Защитница. Тринадцатое дело - Иосиф Гольман

Кстати, услышав слово кураж, заметно взволновалась и подвинулась поближе зашедшая на разговор супруга профессора. Уж она-то знала, как далеко, бывает, заходит кураж ее благоверного.

– Я бы хотел создать Агентство Неотвратимой Справедливости, – спокойно сказал Береславской.

– Что-что? – аж переспросила Шеметова. – Какой справедливости?

– Неотвратимой, – невозмутимо повторил профессор.

– Да, не хило, – рассмеялся Волик. С профессором всех познакомил именно он, потому что Береславский дружил с его папой. Вообще, когда Ефима Аркадьевича узнаешь поглубже, то вдруг выясняешь, что тяжело найти заметного человека, с которым он не дружит. – Это что-то типа Организации Всемирного Счастья? – спросил Томский.

– Нет, так глобально задача не ставится, – пренебрег профессор ехидной сутью вопроса. И тут же глазки его вспыхнули, толстые щечки порозовели. Остапа, как говорилось в известной книге, понесло.

– Вот смотрите, мои юные друзья, – снисходительно начал он. – Нас с вами каждый день… – он замешкался, явно подбирая приличный вариант термина вместо уже севшего на язык неприличного. – … Ну, короче, нечестно обманывают.

– Что вы имеете в виду? – уточнил Волик.

– Ни за что списали деньги с телефона. Прислали незаслуженный штраф. Обещали трафик 100 мегабит в секунду, а выдали 6. Вон мой приятель из Новосибирска прислал жировку от управляющей компании. За июль. В ней, среди прочего, 145 руб. за уборку снега. Конечно, Новосибирск не Сочи. Но в июле и там снег бывает только в холодильнике.

– И что дальше? – Волик тоже был увлекающейся натурой.

– А то, что суммы таких… – профессор опять вытолкнул с языка неприличный оборот, – невелики. Зато количество бесконечно. В карман гражданина лезут все, кому не лень. Связисты, интернетчики, коммунальщики, транспортники, госслужбы. Вон нотариусы, например. За доверенность имеет право взять не более пары сотен. А за ее печатание – девицей-помощницей – в несколько раз больше. Принесешь же готовую – вылезет масса неустранимых проблем. И так на каждом шагу. Все нас имеют, – нашел-таки почти приличное словцо профессор. – Понемногу, зато часто.

– Расслабься и получай удовольствие, – расхохотался Волик. – Ефим Аркадьевич, ты хоть раз за двести рублей скандал устраивал?

– Нет, – признался профессор. – И никто не устраивает.

– Потому что не рентабельно, – закрыл тему адвокат.

– Вот я и хочу перевести количество в качество, – профессор набычился, продолжая по-боевому сверкать глазами.

– Оль, ты возьмешься за дело стоимостью двести рублей? – спросил Томский Шеметову.

– Ну, если ты мне будешь платить за каждый час…

– Не буду, – отрезал тот. – Вопрос закрыт? – спросил он Береславского.

– Вот там, где все вопрос закрывают, я его открываю, – скромно ответил тот. И понеслось!

– Бессовестно обиженных и оскорбленных – миллионы. Если дать им тысячи защитников, вы не только деньги вернете, вы страну измените.

– Так где ж их взять-то? – встряла Ольга.

– В юридических вузах, – быстро ответил тот. – Подал третьекурсник двадцать исковых заявлений – вот тебе зачет. Выиграл дело – курсовая. Поставил работу по классу дел – диплом. Я уже переговорил с тремя ректорами.

– Третьекурсник, во-первых, сам ничего не подаст, без опыта. А во-вторых, дело по инстанциям будет тянуться три года, – это уже Шеметова вступила. Она явно не была юристом‑романтиком.

– Понятное дело, что ядром будут опытные спецы. И начальное серьезное финансирование, несомненно, понадобится. Зато результаты будут весомые. Смотрите, как на Западе табачников зажали.

– На Западе групповые иски рулят, – заметил Волик. – И прецедентное право.

– Зато у нас юридических вузов больше, чем технических, – не сдавался профессор. – Плюс энтузиасты и пенсионеры со студентами. Если миллионами мелких краж займутся десятки тысяч мелких юристов, то итоги будут крупными.

– Ага, – не согласилась Шеметова. – Только у мелких воров очень даже крупные юристы. Знаете, сколько их в юрдепартаменте любого из большой мобильной тройки? Даже не десятки. Сотни и тысячи. Поэтому с ними и не тягаются. Нам время терять из‑за пары сотен рублей, а те – на работе, причем высокооплачиваемой.

– Зато какие перспективы открываются, – откровенно размечтался профессор. – Сотни тысяч исков – даже в потенции – это уже не средство влияния. Это средство управления. В том числе, политического.

– Не дай Бог, у тебя получится, – поежился Вольский. – Убьют – не поморщатся.

Испуганно поморщилась не принимавшая участия в разговоре Наташа. Ее горячий муженек в запале берегов не чуял. Конечно, обычно обходилось бескровно. Но были в карьере закусившего удила профессора и совершенно серьезные разборки (см. «Вера. Надежда. Виктория» и другие романы, – прим. авт.).

– Я тоже думаю, что это затея… нецелесообразная, – сказала она. Хотела сказать – невыполнимая. Но побоялась – Ефим Аркадьевич страстно любил хвататься именно за невыполнимые задачи. Иногда даже добиваясь успеха. Да что там говорить, если этот человек, например, из принципа не разворачивался на автомобиле. Ему проще было проехать лишнюю сотню километров, чем признаться самому себе, что поехал не в ту сторону.

От неотвратимой справедливости всех отвлек вкуснейший обед. А после него к теме уже не возвращались.

Береславского напрочь занял зашедший на огонек папа Волика, человек с примерно таким же психотипом. А еще через двадцать минут всех «развлекла» хозяйка вечера, Маринка.

В дверь позвонили, вошли трое: две девушки и мужчина. Их узнали – музыканты из бывшего Маринкиного квартета.

«В самом деле, юбилей», – подумала Ольга, в очередной раз пожалев бедную подружку.

Гости ушли с хозяйкой в другую комнату. А вышли уже переодетые и с инструментами, заранее припрятанными в недрах бескрайней квартиры Томского.

Марина тоже была в шикарном концертном платье до пят, благородного зеленого бархата, с черными парчовыми вставками. Прекрасная фигура, лебединая шея, гордо посаженная голова, чудесное лицо – все это отходило на второй план. Потому что взоры притягивали ее глаза.

Потому что ее виолончель сверкала лаком, а ее глаза – счастьем.

…Расходились довольные, радостные и… какие-то пристыженные, что ли. А они смогли бы так?

Восемь операций. Восемь наркозов. Сотни часов болезненных упражнений. И все это – не ради заработка, даже не ради признания. А только лишь для того, чтобы снова ощутить под пальцами струны.

«А я бы смогла», – вдруг решила Шеметова.

Не из‑за музыки, конечно.

Но если бы что-то угрожало главному интересу ее жизни – она бы пошла и на сто операций, и на сто наркозов.