Дочь писателя - Анри Труайя

— Впрочем, — продолжал он, — раз ты стала импресарио, если не правой рукой ЖВД, я поручаю тебе сообщить ему, что лишаю его права писать мою биографию. Он может перепутать факты, как уже перепутал день и время ужина, на который я вас пригласил. Но я позабочусь о том, чтобы Анжель принесла вам утку с оливками и шоколадный торт, приготовленные для вас. Я к ним не притронулся. Вы будете есть и думать обо мне!

Санди покачала головой больше с жалостью, чем со злостью.

— Как ты меня ненавидишь, папа! — вздохнула она.

— Я? — воскликнул он с шутовской издевкой. — Ничуть, дорогая моя! Я никогда тебя больше не любил! Ты и твой спутник — моя единственная семья! У меня нет других детей, кроме вас!

— Прекрати ломать комедию, папа! — сказала она резко. — Кого ты надеешься разжалобить, изображая мученика? Если меня, то теряешь время! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы всерьез воспринимать твои стенания!

Арман задыхался от жестокости ее слов, прежде его дочь никогда не смела повысить голос на отца. Он застыл на минуту, не понимая, что происходит. Придя в себя, он произнес с холодной решимостью:

— К чему ты клонишь, Санди? Чувствуешь, что нечиста, и хочешь свалить вину на меня? Это средство старо как мир! Первая мысль виноватого — не оправдаться, а выставить обвинителя в черном цвете! Только мне себя не в чем упрекнуть! Я не изменился по отношению к тебе! Я не позорил свое имя дурацкими интервью! Я не отбрасывал все: воспоминания, нежность, семейные традиции, чтобы кинуться на шею шарлатану!

— Ради Бога, считай ЖВД шарлатаном, — возразила она. — Только я убеждена, что он — один из самых выдающихся писателей своего поколения. И в этом я не одинока! На самом деле ты не можешь мне простить того, что в сорок восемь лет я позволила себе восхищаться другим человеком! Я так долго служила тебе советчицей, наперсницей, домашней поклонницей, что ты просто не захотел ни с кем меня делить! Служительницам божества нельзя выходить из храма. Если жрица открывает другого полубога, она совершает святотатство. У тебя были только коллеги. Из-за меня ты узнал, что есть и соперник!

Ее глаза метали молнии. Санди смотрела прямо перед собой совершенно чужим взглядом, исполненным злобы. Она была не просто вне себя, она была другим человеком. Союзница, которую знал Арман, теперь, у него на глазах, превращалась в непримиримого врага. Пораженный такой метаморфозой, он даже не возразил на ее слова. Арману было интересно, до чего дойдет его дочь в своей злобной тираде. Будто чтобы еще больше раззадорить Санди, он бросил в вызывающе-саркастическом тоне:

— Ну! Давай, давай, выкладывай все начистоту! Ты считаешь, что с ЖВД я недостаточно любезен и сговорчив?

— Речь сейчас не о нем!

— Так о ком же? Этой сцены никогда бы не случилось между нами, если бы ты в него не влюбилась!

Санди злобно возразила:

— Вот в этом ты ошибаешься. Я уже давно за тобой наблюдаю, папа. Ты живешь только для своей работы! Тебя ничего больше не интересует, кроме карьеры, романа, который пишешь, мнения прессы о твоей последней книге… Ты никогда не задумывался о том, что мы с мамой чувствовали к тебе. Мы были рядом только для того, чтобы сказать свое слово, вести хозяйство, принимать твоих друзей, залечивать твои болячки!

— Неужели ты только это запомнила из нашего прошлого? — спросил он подавленно.

— Разве я преувеличиваю?

Он отступил:

— Нет, нет… Трудно узнать себя самому… А ведь я считал, что вы с мамой были со мною счастливы!

— Но мы действительно были счастливы с тобой! Просто ты сам не мог быть счастлив с нами так, как мы… Согласись, ты чудовищно много работал. Ты так много писал, что забывал жить. А теперь хочешь помешать жить мне! Это же несправедливо!

Теперь, когда первое возмущение прошло, Арман понимал, насколько обоснованны упреки Санди. Как можно отрицать то, что в своей жизни он жертвовал всем ради эгоистического удовольствия писать? Как забыть о том, что даже в минуты нежности к дочери, к жене, в минуты, когда он надкусывал вкусный плод или любовался прекрасным пейзажем, он никогда не выпускал из поля зрения чистую страницу на письменном столе? Санди сто раз права. Так называемый успех Армана Буазье — не более чем напрасная трата сил. Сколько времени отдано поискам оригинальной мысли, нужного слова, когда вокруг разливался солнечный свет, нежный вкус вина, сладкий аромат женщины! Он забывал наслаждаться уходящей минутой, чтобы целиком посвятить себя произведению, которое вскоре умрет. Он променял бесценную радость жизни на бесплодную суету писательского труда. В припадке самоистязания он говорил себе, что старость писателя — это самая неудобная форма старости. Писатель не может избавиться от мысли о том, что современники переоценили его, что он невольно их обманул и находится в долгу перед ними, только выплатить этот долг не в состоянии. Как он только мог дышать, размышлять, двигаться, когда в глубине сознания ощущал постоянный зуд? Но это обычная чесотка старых писак. С ней нужно было смириться, как с профессиональным заболеванием, неизбежным и неизлечимым. Чтобы ответить на обвинение в писательской самовлюбленности, Арман рискнул возразить:

— Но ведь ЖВД занят своей работой, как я! И он тоже видит все сквозь писательские очки!

— Только очки у него другие, — заметила Санди. — И день делится пополам. С одной стороны, удовольствия жизни. С другой — удовольствия творчества. У тебя все перемешано. Помнишь, еще мама говорила: «Он больше всего удаляется от нас именно тогда, когда кажется совсем близким. Ты думаешь, что он говорит с нами, а на самом деле, он мысленно беседует со своими героями».

Эта фраза, которую он сто раз слышал от Изабель, совершенно обезоружила его, будто Санди сунула ему под нос вещественное доказательство. Его разоблачили, и он не знал, как себя вести. Теперь его единственным желанием было бежать, забиться в свою берлогу, не думать больше ни о чем, забыть даже о существовании Санди. Он поднял на нее взгляд утопающего и пробормотал:

— Ну что ж… Мы все друг другу сказали. Я должен уйти.

В ту же минуту хлопнула входная дверь, и ЖВД переступил порог с безоблачным спокойствием непрошеного гостя, явившегося на место катастрофы. Он возвращался с «конструктивных» переговоров с представителями финансового отдела издательства «Дю Пертюи». Судя по тому, как широко он улыбался в бороду, ЖВД добился, чего желал. При виде ЖВД Санди чудесным образом помолодела. Недавняя ссора забылась. Боевой настрой любовника значил для нее больше, чем эта словесная перепалка с отцом. Заметив Армана Буазье, Дезормье изумленно воскликнул:

— Здравствуйте! Какой приятный сюрприз!

— Папа зашел неожиданно… Из-за одного глупого недоразумения, — пробормотала Санди. — Из-за ужина, прошлым вечером… Я тебе объясню…

И, ничего не объясняя, она кинулась на шею ЖВД, подставила ему губы. Думала, что позирует перед фотографами женского журнала? Поцелуй затянулся, и положение невольного свидетеля до крайности раздражало Армана. Отстраняясь от ЖВД, Санди спросила его: