Ферма животных - Джордж Оруэлл

И тогда храбрость вернулась к животным. Страх и отчаяние, только что владевшие ими, потонули в волне ярости, вызванной этим презренным преступлением. Раздался яростный призыв к отмщению, и, не ожидая приказа, животные всей толпой бросились прямо на врага. На этот раз их не остановила градом посыпавшаяся жестокая дробь. Сражение было яростным и упорным. Люди стреляли снова и снова. А когда животные приблизились вплотную, били их палками и коваными сапогами. Корова, три овцы и два гуся пали убитыми. Почти все остальные были ранены. Даже у Наполеона, направлявшего бой из тыла, дробинкой отшибло кончик хвоста. Но и люди терпели урон. Трое лежали, головы их были проломлены ударами копыт Боксера; одному корова ударила в живот рогами; у другого Бесси и Блюбелл почти сорвали штаны. А когда собственные псы Наполеона, которым он приказал обойти врага под прикрытием изгороди, внезапно выскочили во фланг противнику с яростным лаем, людей охватила паника; они увидели, что налицо опасность окружения. Фредерик приказал отступать, пока возможно, и в следующий момент трусливый враг бежал, спасая свою жизнь. Животные гнали людей до самого края поля и напутствовали последними ударами, когда враги продирались сквозь изгородь на волю.

Победа досталась дорогой ценой. Усталые, окровавленные, они побрели назад, к Ферме. Слезы выступили у некоторых при виде мертвых товарищей, распростертых в траве. В скорбном молчании постояли они у места, где была мельница. Ее больше не было; на этом месте не осталось почти никаких следов их труда. Даже фундамент был частично разрушен. И в этот раз им не удастся при восстановлении использовать упавшие камни: силой взрыва камни разбросало на десятки метров во все стороны. Мельницы как будто и не бывало.

Когда они приблизились к ферме, Пискун, пропадавший неизвестно где, пока шло сражение, вышел им навстречу. Он подошел, подпрыгивая, удовлетворенно помахивая хвостиком. Со стороны построек до животных доносились торжественные, размеренные звуки канонады.

— Зачем палят из ружья? — спросил Боксер.

— Чтобы отпраздновать нашу победу! — вскричал Пискун.

— Какую победу? — спросил Боксер. Колени его кровоточили, он потерял подкову и разбил копыто, а в задней ноге у него сидела дюжина дробинок.

— Какую победу, товарищи? Разве мы не изгнали врага с нашей земли — священной земли Фермы Животных?

— Но они разрушили нашу мельницу! А мы трудились два года, чтобы построить её!

— Ну и что же? Мы построим другую мельницу. Мы построим шесть мельниц, если потребуется. Вы недооцениваете, товарищ, величия победы, одержанной нами. Та самая земля, на которой мы сейчас стоим, находилась в руках врага. А теперь, благодаря полководческому гению товарища Наполеона, мы отвоевали ее обратно до последней пяди!

— Выходит, мы отвоевали то, что у нас и раньше было, — сказал Боксер.

— В этом — наша победа, — сказал Пискун.

Наконец животные приковыляли ко двору. Боль от дроби, засевшей у Боксера в ноге, всё усиливалась. Ему виделся впереди тяжкий труд по восстановлению полностью разрушенной мельницы, и мысленно он собирался с силами. Но в первый раз подумалось ему, что одиннадцать лет — не молодость, и, наверное, мощные мышцы его — уже не те, что когда-то.

Но вот животные увидели развивающийся зеленый флаг, услышали вблизи буханье ружья — оно выпалило подряд семь раз, услышали речь Наполеона, в которой он высоко оценил их поведение в бою, — и поняли, что ведь и правда одержали большую победу. Животным, павшим в сражении, были устроены торжественные похороны. Боксер и Люцерна тянули повозку, служившую лафетом. Во главе процессии шел сам Наполеон. На празднование было выделено полных два дня. Звучали песни и речи, новые ружейные салюты, и каждому животному было преподнесено по яблочку, каждой птице — по три унции кукурузы, каждой собаке — по три галеты. Объявили, что сражение будет носить имя Битвы при Мельнице и что Наполеон учредил новый орден — «Зеленое знамя», которым и наградил самого себя. Среди общего ликования несчастная история с лесом и банкнотами была позабыта.

Несколько дней спустя свиньи разыскали в погребах жилого дома ящик, полный отлично закупоренных бутылок виски. Прежде о его существовании никому не было известно. В этот вечер из дома неслись звуки громкого пения, в том числе, ко всеобщему изумления слышен был мотив «Звери Англии». Примерно в половине девятого животные видели, как из дому через заднюю дверь выскочил Наполеон в старом котелке Джонса, быстро обежал двор и снова исчез внутри дома. Но утром в доме царило тяжкое молчание. Казалось, там не шевелилась ни одна свинья. Выло уж почти девять часов, когда во дворе появился Пискун. Шел он медленно, рассеянно, глазки его потухли, хвостик вяло свисал, — у него был совершенно больной вид. Он созвал животных и объявил ужасную новость. Товарищ Наполеон при смерти!

Горестный крик исторгли животные. Принесли солому, постелили у дверей дома; все ходили на цыпочках. Со слезами на глазах спрашивали друг у друга, что же с ними будет, если не станет их вождя. Прошел слух, что Снежку всё же удалось подсыпать яду в пищу Наполеона. В одиннадцать часов вышел Пискун и сделал новое объявление. В качестве своего последнего прижизненного благодеяния Наполеон велел издать Указ, карающий смертью каждого, кто употребляет алкоголь.

К вечеру Наполеону как будто стало немного лучше, и на следующее утро Пискун сообщил, что Вождь выздоравливает. Вечером он уже смог приступить к своим обязанностям, а на следующий день поручил Уимперу приобрести несколько руководств по пиво- и самогоноварению. Спустя неделю Наполеон приказал, чтобы вспахали лужок за садом, который предполагалось некогда отвести под пастбище для престарелых. В качестве причины называли истощение почвы, но вскоре стало известно, что Наполеон намерен выращивать там ячмень.

Примерно в это же время случилось странное происшествие, смысл которого в то время остался для многих совершенно темным. Однажды ночью, часов около двенадцати, во дворе раздался страшный треск и затем глухой удар. Все животные выбежали из своих стойл. Светила полная луна. У подножья стены большого амбара, той, где были начертаны Семь Заповедей, лежала надвое сломанная лестница. Рядом копошился на земле полуоглушенный Пискун, возле него валялись фонарь, кисть и горшок, из которого вытекала белая краска. Собаки немедля окружили Пискуна и, как только он обрел способность ходить, эскортировали его в дом. Никто из животных, казалось, не имел ни малейшего понятия о том, что всё это значило. Исключение составлял старый Бенджамин, который медленно, с понимающим видом покачал головой, но сказать ничего не захотел.

А несколькими днями позднее Мюриэль, перечитывая Семь Заповедей, обратила внимание на то, что ещё одна из них помнилась ей не совсем точно. Ей казалось, что в Пятой Заповеди было сказано: «Ни одно животное да не вкусит алкоголя», но там обнаружились ещё два слова, о которых она, наверное, позабыла. Заповедь гласила: «Ни одно животное да не вкусит алкоголя в избытке».

Разбитое копыто зажило у Боксера не скоро. А восстановление разрушенной мельницы началось на другой день после того, как кончили праздновать победу. Боксер отказался воздержаться от участия в работах даже на один день и считал делом чести для себя скрывать свои страдания. Лишь Люцерне он признавался по вечерам, что копыто сильно его беспокоит. Люцерна лечила его компрессом из трав, которые приготовляла, пережевывая нужные ингредиенты; она и Бенджамин уговаривали Боксера работать не так напряженно. «И у лошади легкие не вечны» — говорила она. Но Боксер не желал их слушать. Он говорил, что у него осталась лишь одна мечта: увидеть, как строительство мельницы развернется по-настоящему, — прежде, чем он достигнет пенсионного возраста.