Венеция – это рыба. Новый путеводитель - Тициано Скарпа

с чем можно сравнить. Разве что с ездой на велосипеде, поскольку и велосипедист является одновременно грузом и двигателем средства передвижения. Но в лодке, при гребле в венецианском стиле, гребец стоит, он движется вперед из положения стоя. Ноги не перемещаются, не крутят педали. Да, они совершают основной толчок, упираясь, но не делают шага, лишь намекают на него. Человек делает рывок вперед с помощью рук, почти воспроизводя начальную стадию нырка. В английской гребле, наоборот, движущая сила тела достигается за счет подтягивания рук и ног к грудной клетке и отведения их назад. В венецианской гребле все происходит совсем иначе: руки со всей силой отводятся как можно дальше от туловища. По миру наносится двойной удар, который если и не оглушает его, то прошибает, позволяя скользить по нему.

Этот ископаемый жест дошел до нас из глубокой древности, но и поныне жив и здоров. Гребля была повседневной необходимостью. Свое прежнее великолепие она обретает сегодня во время регат, отрешаясь от практических целей, таких как переправа пассажиров с одного берега Большого канала на другой и катание туристов, перевозка овощей, выращенных в лагуне и на материке – в последние годы этим занимаются некоторые гребные клубы; одним из них заправляют женщины. Приятно собраться с другими людьми в назначенное время в назначенном месте, никуда не спешить и, подождав немного, увидеть, как подходит лодка с овощами и фруктами. Гребут две стройные девушки, они прошли через всю лагуну, чтобы доставить заказ.

Снова обхвати руками округлые тумбы колодцев, закрытых теперь металлическими крышками. Если ты играешь на барабанах, сходи постучать по крышке колодца на кампо Сан-Сильвестро. Она звучит как музыкальный бидон на Антильских островах, такой steel drum[48]. Каждый квадратный дюйм издает свой звук, тут низкий, там глухой, тут чистый, там дребезжащий.

Ударники-подростки разгуливают по городу одиннадцатого ноября, в День святого Мартина. Они заходят в лавки, звонят в двери и колотят черпаками по днищам кастрюль до тех пор, пока их не одарят сластями и мелкой монетой. Они распевают колядку на мелодию гимна берсальеров:

San Martin xe ‘ndà in sofita

a trovar la so’ novìssa

so’ novìssa no ghe gera s

an Martìn col culo par tèra![49]

Святой Мартин забрался на чердак,

Невесту он проведать не дурак.

Святой Мартин невесты не застал

И с чердака на задницу упал!

О чем говорит нам этот куплет? Этот куплет говорит нам о том, что и святые ведут насыщенную личную жизнь, что вечно женственное начало толкает нас ввысь, на чердак, ведь любить – значит окружить себя небом. А еще этот куплет говорит о том, что без девушки мы обречены на кровосмесительный грех с матерью землей. Вполне естественно, что обо всем этом нам напевают дети, то есть купидоны, эроты. Только им ведома тайна секса. Все мы хорошо знаем, но неохотно признаем, что они-то и есть чувственность, эрос. Это еще не родившиеся существа, незримо порхающие в воздухе. Они пытаются толкнуть одного в объятия другой, той, которая произведет их на свет.

Как-то раз я повстречал компанию моих двадцатипятилетних приятелей. Они тоже бродили по улицам, гремели кастрюлями и горланили «Святого Мартина». Представьте себе взрослых людей, разгуливающих вечером на Хэллоуин и ломящихся в дверь с требованием: «Сладость или гадость!» Они нигде не работали и с помощью этой уловки наскребли кой-какую мелочь.

Рядом с базиликой Св. Марка, на пьяццетте, львята из красного мрамора присели, чтобы на них забирались дети и цеплялись ручками за каменные уши. Я тоже садился на них в детстве, это была обязательная церемония посвящения: в городе все отцы сажают на них детей. Еще до каруселей, лошадок и пони венецианские девочки и мальчики узнают, что в жизни им придется научиться укрощать львов.

На другой стороне базилики у тебя возникает соблазн прикоснуться к Максимиану, Констанцию, Диоклетиану и Галерию, тетрархам, четырем римским императорам, высеченным из темно-красного, почти бронзового порфира. Это один из старейших экспонатов, выставленных в городе. Ты чувствуешь электрический разряд на кончике пальца: одним прикосновением ты прошла сквозь семнадцать веков.

У подножия фасада Санта-Мария-дель-Джильо подушечкой пальца ты следуешь абрису островов, принадлежащих Венеции: их рельефное изображение выбито на белом камне.

Закрой глаза и читай пальцами лица скульптур, барельефы, рифленую лепнину, буквы, высеченные на мемориальных досках на уровне глаз. Венеция – это поручень со шрифтом Брайля.

Лицо

Итальянское vólto – лицо – по-венециански значит «маска», как и persona – персона – по-латыни. Антропологические исследования о венецианском карнавале показывают, что между Крещением и началом Великого поста мир переворачивался. Сын проявлял неуважение к отцу, люди предавались повальному греху, дозволялось глумиться над королем. Все это было нужно, чтобы подтвердить социальную иерархию. Преступить закон означало восславить его. Однократное нарушение закона во время установленного праздника было равноценно признанию его верховенства на все остальное время.

Вполне возможно, у тебя сложилось нарочитое представление об этом городе. При слове «Венеция» на ум приходят прежде всего дамочки в серебристых париках и c мушками, пышные юбки, подпираемые скрытыми корсетами, кокетливые веера, чичисбеи, панталоны до колен, шелковые чулки, Казанова. Век, превзошедший другие века в символике Венеции, – это XVIII век, общество сладострастное, фривольное, празднолюбивое или, как говорят, «упадническое». Но карнавал был не просто выражением венецианского характера. Это была одна из приманок для чужестранцев, наряду со многими другими развлечениями: театром, оперой, духовной музыкой в сиротских приютах, кафе, азартными играми, проституцией на любой вкус, городскими праздниками. Чем же это объяснить? В современной истории геополитическая власть переместилась из Средиземноморья в Атлантику. Доминировали те, у кого был выход к океану. Европейские государства создавали планетарные империи. Даже махонькая Голландия сумела отхватить одну из них. Не имея в достаточной степени ни моря, ни суши, Венеция перешла в другое измерение. Она основала империю зрелищ, стала столицей воображаемого. Карнавал, помимо всего прочего, давал возможность оставаться инкогнито: молодые иностранные аристократы могли приезжать сюда для утех и развлечений, не компрометируя чести своих семейств. А развлечения – значит деньги. Карнавал обеспечивал в городе работой торговцев, портных, декораторов, поваров, музыкантов, акробатов, певцов, артистов.

И все же, хоть это и кажется неправдоподобным, учитывая ее историческую репутацию, Венеция была серьезным, если не сказать резонерским городом; терпимым, да, но серьезным. Это явствует из комедий Карло Гольдони. Молодые люди видят гуляк, азартных игроков, транжир. Почему бы и им не поступать так