Южный Ветер - Даша Благова

ее сразу же осудил какой-то мужчина, он сидел рядом с Сашей и терся своей синтетикой о ее голую руку. Может, сказала Саша и отдернула руку.

Когда вышли на площадь, стало легче. Чуть-чуть задышалось. Джумбер сказал, что Саша может преподавать. Он так непохож на врача. И на заведующего. Это слово вообще смешное, оно ему не идет. Что он здесь забыл, в этом Южном Ветре? Может, тогда и Саша не пропадет? Перестанет быть одна? Саше захотелось обратно в джумберовское кресло.

Еще захотелось пить. Затылочные кудри под узлом из волос налепились на шею, стали похожи на ленточных червей, сарафан промок под ягодицами и наклеился на спину. Жажда жужжала в голове и горле.

Мальчик заметил ее, идущую к желтой бочке. Ему было одиннадцать лет, он только что продал стакан с квасом какому-то мужику и хотел вернуться к своей книжке. Но не вернулся, потому что подошла она.

– Здравствуйте, рад вас видеть снова!

Какой светловолосый, смелый, нездешний.

– Как вас зовут?

– Ваня. А вас?

– Саша. И вот мой брат, его зовут Женя. Ваня, можно мне квас? Ноль три. Нет, ноль пять.

Ваня кивнул, вытащил пластиковый стакан из пленочного хобота и подставил его под кран. Полилась коричневая жидкость, из нее вылезла пенная подушка. Ваня наклонил стакан так, чтобы подушка не разбухала.

– А вы что желаете?

Ваня улыбнулся в сторону Жени, который смотрел на свои кеды.

– А я ему оставлю глотнуть, – Саша вдруг тоже улыбнулась. – О чем книжка?

Ваня застеснялся, он не знал, как рассказывать о книжках, которые читал не для школы. Знал только, как писать сочинения про другие книжки, скучные, чтобы увидеть потом в тетрадке красную четверку.

– Ой, ну она про рыцарей, про замки, там спасают замки, еще приносят клятвы. С вас пятьдесят рублей.

Саша быстро нашла бумажку и отдала Ване. Сказала: «Увидимся!» – и ушла. Ее брат потащился за ней. Ваня тоже сказал: «Увидимся».

А почему бы не попробовать? Все равно Саше пока особо нечем заняться, точнее, все ее дела появляются возле Жени. Они зашли в квартиру, Саша поставила в угол свои босоножки, подвинула ногой Женины кеды, которые он теперь снимал сам и бросал где придется, пошла открывать окна, чтобы сделать сквозняк. А если это волонтерство поможет Жене, так чем же оно отличается от других ее дел?

Женя уселся на кухне и стал крутить колесико радио. Саша сначала собиралась отключить радиоточку, но для этого надо было идти то ли в ЖЭК, то ли в ЖКХ, непонятно, в общем, куда идти. Саша вышла на балкон, точнее, протиснулась, потому что он был завален всякими вещами. Сквозняка у нее не получилось, дыхание не дышалось, и этот хлам совсем сдавил и расплющил Сашу. Она пошла на кухню, чтобы найти большой пакет и выбросить все, даже то, что не нужно выбрасывать. Но что она может преподавать, чтобы было хотя бы нескучно?

Женя смотрел на радиоточку и слушал баритонящий прогноз погоды, который катился колесом по одним и тем же интонациям. Женя стал слушать радио пару недель назад, особенно когда волновался, но не так сильно, чтобы падать под стол, поэтому Саша решила пока ничего не отключать. С чего бы ему сейчас волноваться? Саша встала в проходе и посмотрела на Женю. Наверняка он так же сидел рядом с матерью и слушал. Или слушал, пока мать ходила по квартире и устраивала сквозняк. Было ли Жене дело до того, кто с ним рядом – Саша или мать?

– Ты вообще заметил разницу?

Женя не услышал Сашу или услышал, но решил никак не реагировать, даже не посмотрел в ее сторону. Саша вынула из-под мойки пухлый пакет с пакетами и стала в нем шелестеть. Женя сделал радио громче.

– Значит, пакеты ты слышишь, а меня не слышишь?

Если Женя останется таким навсегда, Саше придется всегда с ним жить. Не ходить на работу, не дружить, не любить, не гулять, не забираться на Остапку, оттирать содой кастрюли и каждое утро бегать в ларек за хлебом. Неужели ему настолько лень взрослеть, что он притворяется, будто ничего не может? Он ведь жал руку того мужика, хлопал в ладоши, когда допел больничный хор. Саша совала в пакет балконное барахло: стеклянные банки, пакеты с гнилыми овощами, какую-то железку, три дощечки, пакет с тряпками, пакет с резиновыми игрушками, пакет с пакетами (еще один). Саша пошла за новым мешком на кухню, снова посмотрела на Женю. Он сидел в точно такой же позе, как и несколько минут назад. Радио баритонило местные новости, рассказывало про начало курортного сезона, про черешневую ярмарку – все скучнее некуда.

– А помочь мне не хочешь?

Саша взяла пакет побольше и снова ушла на балкон. Если Жене нравится такая жизнь, а она ему, судя по всему, нравится, с чего бы не нравилась, когда тебя целыми днями развлекают, кормят и водят за ручку, то в какой момент Сашина жизнь станет хотя бы немного приятной?

Если бы это был не Женя, а какая-нибудь ее тетка, дядька, бабка или мать, Саша подписала бы все нужные бумажки и проводила бы родственника в психоневрологический интернат. И пусть говорят, что это не жизнь, а тюрьма и даже хуже, что живому человеку там находиться нельзя, но Саша сама очень даже живой человек, а жизнь, которая живется вот так, и есть тюрьма. Саша точно знала, что не чувствовала бы вины, она бы продала эту квартиру и купила себе домик, а однажды ей позвонили бы из интерната и сказали: сожалеем, соболезнуем, приезжайте хоронить.

Но это был Женя, Женя, ее брат, любимый человек, самый хороший из всех, единственный, кто ее любил, единственный, по кому она скучала. Она перед ним виновата, она его бросила, оставила на эту их мать, которая сейчас уже труп, причем не самый свежий, а на могилу Саша не придет, пусть распадается там в одиночестве.

Новый пакет набивался пыльными аудиокассетами, коробкой с Сашиными и Жениными школьными тетрадями (вот зачем это все хранить), сожженными кастрюлями, двумя дырявыми чайниками. В голове Саши прыгнула картинка: мертвый, зеленый, холодный Женя. Всю жизнь в голове Саши прыгали такие картинки с разными людьми, неожиданно, то тут, то там, но ей было все равно. Сейчас, из-за мертвого Жени, Сашу затошнило, воздуха совсем не стало. Бедный Женя. Саша оттащила мешки к входной двери и вернулась на кухню. Она смотрела на живого, смуглого и теплого Женю. Саша снова злилась, но еще хотела плакать. После Джумбера ей