Куртизанка - Дора Леви Моссанен

Франсуаза порхала по своей гардеробной, ее обнаженный силуэт угадывался под слоями тончайшего газа. Она заглядывала в выдвижные ящики, открывала шляпные коробки, извлекала на свет атласные ночные сорочки и небрежно отшвыривала их в сторону.

— Симона, отстегни свой пистолет и вылезай из бриджей. Неохотно повинуясь, Симона надела фисташково-зеленый воздушный пеньюар, весь в складочках и рюшах, доходивший до лодыжек. Франсуаза лихо заломила ей на кудрях широкополую дамскую шляпку с оранжевым кантом.

В гардеробную вплыла Эффат, femme de chambre, горничная-персиянка Франсуазы. Она двигалась со слоновьей грацией, настолько легко, насколько позволял ей вес и кривые ноги, и на ее могучем животе стонал и скрипел накрахмаленный передник. Она провела рукой по кончикам своих пепельно-седых волос и закатила глаза. Ее зрачки, размером с булавочную головку, едва заметные в огромных выпученных глазных яблоках, производили обманчивое впечатление слепоты. Но от ее взора не ускользало ничего, ни малейшей детали.

Альфонс встретил Эффат во время одного из еженедельных походов на рынок. Круглый год здесь стоял ряд тележек торговцев фруктами, орехами и сыром. Она рылась в сваленной кучей треске. Выбрав самую большую рыбину, она внимательно осмотрела ее глаза на предмет свежести, понюхала чешую, не пахнет ли дурно, и пощупала желудок, который должен быть твердым. И там же, не сходя с места, дворецкий предложил ей работу в шато Габриэль. В тот момент она работала у одного персидского семейства, приехавшего в Париж на каникулы, и уже одна мысль о том, что ей придется отказаться от своей национальной еды, была достаточной причиной, чтобы сказать «нет». Но дворецкий не сдавался, неделю за неделей он уламывал ее, и его посулы становились все более и более щедрыми. Тем временем он сумел убедить мадам Габриэль в том, что персиянки умеют готовить всякие экзотические блюда и что более изысканных яств на свете попросту не существует. И вскоре сочетание притягательности Сены, недавно изобретенного электрического освещения, роскошных женщин и французских деликатесов, которые, если следовать ее странной логике, должны были помочь персиянке избавиться от лишнего жира на мощных бедрах, оказалось непреодолимым. Эффат не только стала полноправным членом семейства, которое, помимо всего прочего, давало ей обильную пищу для сплетен, но и вышла замуж за сторожа, став и вовсе незаменимой. Отныне ее холодный взор проникал в самые сокровенные мысли ее госпожи, заглядывая в такие уголки, куда самой Франсуазе не было доступа.

Служанки, фрейлины, ливрейные лакеи, все они соперничали за право исполнить самый незначительный каприз Франсуазы. Большая часть дня уходила на подготовку к ее вечерам. Полдень начинался с того, что она подолгу отмокала в чугунной ванне, добавив в воду успокаивающий нервы бальзам Сары Бернар, камфару, морскую соль и тинктуру валерианы. Пока Франсуаза смывала с себя следы усталости от прошлой ночи, Эффат умащивала ее прямые волосы травяными масками, втирала в кожу смягчающие питательные кремы. В оставшееся до вечера время она разбрасывала розы в стиле драматической актрисы немого кино. Но ум ее отнюдь не бездействовал. Каждое мгновение бодрствования было посвящено анализу анатомии ее последнего любовника и разработке новых способов доставить ему удовольствие.

— Эффат, этот пеньюар не годится, — заявила Франсуаза, окуная пальцы в баночку с бальзамом для губ. — Пусть она примерит вот эту юбку и, oui, корсаж. Может быть, еще шапочку с опушкой из горностая. Что скажешь, Симона?

— Они ужасны, — Симона была явно раздосадована. Целый час пришлось потратить на одевание и раздевание, а она даже одним глазком не взглянула на будуар.

— Ага! Вот это тебе определенно понравится. Эффат, depeche-toi[14].

Эффат молча кивнула головой, не выражая ни неодобрения, ни согласия, проковыляла к платяному шкафу и выбрала robe de bal[15], с облегающим корсажем и подолом с оборками.

Симона ощутила острое желание сотворить что-нибудь хулиганское с платьем стоимостью в тысячу шестьсот франков, которое ее мать надевала, чтобы побывать в Театре-варьете. Платье должно было быть простым и функциональным — оборки затрудняли движение, парадный корсет напоминал броню средневекового рыцаря, а кринолин заставлял чувствовать себя мумией. Удобнее всего ей было в сапогах и брюках, которые не стесняли движений и с которыми кобура с револьвером смотрелась вполне уместно.

На petit costume[16]она еще могла бы согласиться.

Но только не на то ужасное платье, которое держала на вытянутых руках Эффат. Только не это. Как бы ей хотелось оказаться сейчас верхом на лошади, исследуя долину Африканской циветты вместе с Сабо Нуаром, ее другом и по совместительству помощником конюха, отличавшимся столь же свободным нравом и непредсказуемостью, как и жеребцы, за которыми он ухаживал и которых объезжал.

— Будь осторожна, Симона, — предостерегла ее Франсуаза, раскрывая веер из павлиньих перьев — фантастическое творение самого месье Римбо. Она принялась обмахиваться веером, кивая головой с таким видом, словно это она выбрала платье, а вовсе не Эффат.

Симона влезла в платье, наступила прямо на шов оборки, споткнулась и полетела головой вперед на кушетку.

Франсуаза вскрикнула.

Эффат бросилась спасать то, что еще можно было спасти.

Увидев лицо матери, Симона изрядно перепугалась и попыталась высвободить каблук. Носок ее сапога запутался в подоле, и тот разорвался с негромким треском. С девушкой случился приступ нервного смеха.

Франсуаза стукнула ее веером по лбу, утешая себя мыслью, что от платья все равно пришлось бы отказаться, поскольку она уже надевала его. Да, каждый благородный состоятельный дворянин восхищался ею в этом наряде.

— Как только я покончу с тобой, Торопыжка, — со вздохом изрекла она, прикрыв губы веером из павлиньих перьев, — ты будешь разбивать сердца, а не ломать собственные лодыжки.

Прозвище, которым в сердцах наградила ее мать, не осталось незамеченным Симоной, пока та сражалась со складками платья, пытаясь снять его через голову и окончательно запутавшись.

— Этим платьям место в музее. Я выгляжу в них совершенной дурочкой, — выпалила она.

«А ведь это правда», — с удивлением подумала Франсуаза.

Они были хрупкими женщинами — она сама, мадам Габриэль и Симона. Поэтому им приходилось прилагать больше усилий при выборе своих нарядов. Тем не менее мужчины предпочитали маленьких женщин. С такими женщинами мужчины чувствовали себя выше, сильнее. Впрочем, большинство мужчин — создания крайне импульсивные, требующие моментального удовольствия — не отдавали себе в этом отчета. Но Франсуаза была истинной дочерью мадам Габриэль и, подобно ей, могла уловить запах розы еще до того, как будет посажено семя. Certainement[17], она была достойным отпрыском хитрой и коварной мадам Габриэль. Женщины, которая приручала королей. Идола своего времени. И таковой же была и она, Франсуаза д'Оноре — во всяком случае, пока ей удастся сохранять свою молодость.