Куртизанка - Дора Леви Моссанен

Задумавшись о неизбежной старости, она повертела в руках веер, похлопала себя по щеке и швырнула его через всю комнату. Таким женщинам, как она, старость давалась нелегко. В тридцать лет опасность ступить на путь, ведущий вниз, возрастала. Из шкатулки она вынула нитку жемчугов и примерила их на шею, а потом приложила к волосам. Прищурившись, она рассматривала пару сережек, а затем показала их Симоне.

— Дешевый подарок от дешевого мужчины. Болван решил, что я не отличу стекло от добытых на руднике бриллиантов. — Она небрежно уронила сережки в коробочку со шпильками и булавками для волос.

Симона вытащила сережки и приложила их к мочкам ушей. — О, поп, поп, нет, ни в коем случае! — воскликнула Франсуаза. — Дурной вкус — это погибель для женщины. — Она порылась в своей сокровищнице и извлекла на свет божий ограненный изумрудно-зеленый бриллиант в десять карат. — А вот это подарок твоего отца.

При упоминании графа Мирфендереску, баварца, причинившего ей невыносимые страдания, в глазах у нее появился стальной блеск. Когда он сбежал от нее с какой-то мерзкой гризеткой, занимающей к тому же низкое положение, в течение всех девяти месяцев беременности Франсуаза искала утешения на «Серальо». И хотя он представлялся графом, на самом деле был простым парфюмером и сумел покорить ее тем, что доводил до безудержного оргазма всякий раз, когда откупоривал один из своих флакончиков с духами. После того как она потеряла его, своего amant en coeur[18], она больше никого не любила. Она протянула кольцо с изумрудом своей дочери.

— Оно намного лучше этих дешевых сережек.

— Нет, — упрямо ответила Симона, застегивая сережки. — Мне не нужно кольцо от него. Лучше я буду носить эти серьги.

— Pauvre Симона, бедняжка, — с надрывом вырвалось у Франсуазы. — У тебя такой богатый выбор, та chere. He соглашайся на меньшее и не останавливайся на полпути. Ты намного красивее меня или твоей бабушки. Мужчины с радостью отдадут жизнь за право зарыться лицом в твои кудри. Дай им то, что они заслуживают, — боль и еще раз боль. — Она встряхнула головой, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. — Впрочем, нельзя лишиться того, чего пока не имеешь. За дело. Тебе предстоит многому научиться, Торопыжка.

Пока Франсуаза разглагольствовала, и не в последнюю очередь потому, что ей доставляло удовольствие слушать соб-ственный голос, а Симона старалась скрыть растущее нетерпение, Эффат успела примерить на девушку наряд, который Франсуаза надевала для прогулок в Булонском лесу. Она произвела такой фурор, что граф Валуа де Медичи и герцог Суассон на протяжении нескольких месяцев настойчиво добивались ее внимания, осыпая подарками, пока, наконец, ей не надоела их мелочная ревность и она не отправила обоих обратно к их фригидным супругам.

Атласные бриджи приятно холодили промежность Симоны, а отделанный кружевами корсаж сдавил ее грудь. Она уже совсем собралась было махнуть рукой на «Серальо» и забыть о ней, когда Франсуаза, поманив ее белой ручкой, пригласила вступить в пределы чувственной вселенной.

«Серальо» — легендарная lit a baldaquin, кровать с пологом на четырех столбиках — предстала перед ней во всей красе позолоты. Драпировки из газа струились с потолка, образуя арабский шатер вокруг рамы черного дерева, на которой были вырезаны пухленькие купидоны. С пилястров свисали позолоченные витые шнуры. В глубине высоких зеркал на подвижной раме с бронзовыми фигурками купидонов отражались чувственные и сладострастные просторы кровати.

В полукруглый альков с вычурной лепниной удачно вписалась недавно проведенная электропроводка. В будуаре звучала бодрая мелодия «Сувенира из Мюнхена» Шабриера.

Франсуаза легким движением сбросила с себя невесомые одеяния из газа и распростерлась на «Серальо» во всей своей благословенно роскошной наготе. Она потянулась всем своим гибким телом, и нитки жемчугов у нее на шее слабо вздрогнули. В глазах у нее появился металлический блеск, и она обвела взором убранство опочивальни, вполне уверенная в том, что именно она, а вовсе не «Серальо» воспламеняла желание в чреслах мужчин. Ее волосы украшала бледно-лиловая роза. Она закинула руки за голову, открывая напудренные подмышки.

Симона ошеломленно взирала на окружающее ее неумеренное богатство — из лиможских шкатулок свисали украшения из золота и серебра, на этажерках валялись небрежно брошенные драгоценные камни. Повсюду в беспорядке были разбросаны шелковое нижнее белье, заколки и булавки из слоновой кости, хлысты, подобранные в тон сапогам для верховой езды, а на пьедестале красовались бронзовые ступни ее матери. Франсуаза явно тяготела к излишествам. И к духам тоже. В воздухе витали разнообразнейшие ароматы, включая ладан, — ими пропахли занавеси и даже стенные панели.

Вооружившись распылителем, явилась Эффат. Обойдя Франсуазу кругом, она сбрызнула ее духами «Майская роза».

— Будь хорошей девочкой, Симона, — пробормотала ее мать, — и дай мне еще одну розу.

— Здесь чересчур много ароматов, они перебивают друг друга, и у меня кружится голова.

— Они не перебивают, а дополняют друг друга, — поправила ее Франсуаза. — Воспоминания и запахи неразрывно связаны друг с другом в нашем эмоциональном восприятии. Когда после тебя остается запах духов, мужчины начинают скучать по тебе.

Из огромного букета в вазе Симона выбрала желтую розу.

— Non, та chere! Нет, моя дорогая! Никогда не выбирай желтый цвет! Лучше всего розовый — он напоминает мне о розовых сосках. Дай мне ту, у которой лепестки начали увядать.

Выбрав нужный цветок, Симона закрепила его за ухом у своей матери и повернулась, чтобы обозреть «Серальо». В окно влетал свежий ветерок, но она обнаружила, что ей трудно дышать. Ей хотелось убежать. Ей нужен был глоток свежего воздуха.

Из самого сердца массивной кровати, откуда она правила своей вселенной мужчин, Франсуаза устремила взор на бедра дочери.

— Желание дает нам возможность жить дальше, Симона. Используй свою сексуальность так, как мужчина использует свой пистолет или шпагу. Дай пищу его желанию, этому самому главному и жизненно важному изо всех эмоций. — Она вынула розу из-за уха и, чтобы отпраздновать свое прошлое, настоящее и будущее, небрежно бросила ее в окно.

Роза исполнила вальс на фоне безоблачного неба, наклонилась и, сделав пируэт, спланировала вниз, к парку с зарослями жасмина и важно расхаживающими павлинами, чтобы приземлиться на широкие поля соломенной шляпки мадам Габриэль, которая как раз проходила по террасе под окном.

Франсуаза выбрала из вазы банан.

Симона вскочила на ноги, ее желтые глаза метали молнии.

— Mama, non! Assez![19]

Гигантские объятия кровати «Серальо», где правили бал желания и мечты ее матери, готовы были сомкнуться и задушить ее. Если она сию же секунду не выйдет вон, то непременно лишится некоей важной части своей личности.