Приют гнева и снов - Карен Коулс

мелодию, а через секунду ревет от гнева. Может, этот дом и правда проклят? Одержим духами? Я слушаю завывания старой развалюхи и улыбаюсь глупости тех, кто верит в эти сказки.

Глава 10

Я просыпаюсь от воя ветра, под натиском которого дребезжит окно. Да и весь дом дрожит. Мне снились братья – они бегали и смеялись, были полны радости и жизни. И вот на меня со всей тяжестью снова обрушивается осознание их смерти, и так я переживаю ее заново каждое утро. Когда-нибудь это закончится? Неужели у меня никогда не получится забыть, ну хотя бы на день?

Встаю на колени в постели и вглядываюсь в тусклое небо. За окном все уныло и серо: небо, дождь, лужи, мокрые камни, дорога, трава, голые деревья – все серо и скучно в предрассветный час. Я сдвигаю щеколду и толкаю окно. Холодный влажный воздух так резко бьет по лицу, что дыхание перехватывает. Захлопываю окно, оборачиваюсь и оглядываю комнату, будто вижу ее впервые.

В дальнем углу, где сгустились тени, стоит сундук с ящиками, а возле него – мой багаж. Опускаю ноги на ледяные половицы, и икры мгновенно пронзает боль от холода. Меня пробирает дрожь. Приходится закутаться в одеяло, чтобы добраться до сундука.

Все имущество, которое удалось забрать из дома, вся моя жизнь – в этой дорожной сумке.

Опускаюсь на колени, отстегиваю одну защелку за другой и откидываю крышку, прежде чем успеваю передумать. О, этот запах! Сладкий ясменник и древесный дым.

Сердце пронзает острая и глубокая тоска по дому. Это не просто тоска по дому, деревне, это тоска по прошлому, это желание повернуть вспять то, что уже произошло.

Это пройдет. Обязательно пройдет. Запах выдохнется, развеется, и я забуду. Я подношу к лицу сорочку и позволяю себе глубокий вдох – только один, не больше. Затем я поднимаюсь и выпрямляюсь. Пути назад нет. Передо мной только будущее, и я должна шагнуть в него, хочу я этого или нет.

Спускаясь по пыльным ступеням, я чувствую, как же сильно мне жмут новые ботинки. Они из замши, с пуговками и шнурками. Платье зеленого шелка тоже новое. Пришлось потратить на них последние гроши – и все ради того, чтобы произвести хорошее впечатление на работодателя. Ах да, я же теперь наемный работник.

От голода желудок будто разъедает изнутри, но кухня все так же пуста, как и вчера. Разве что в кладовке висит связка фазанов, вот только в ней уже копошатся личинки. Запах стоит такой, что меня мутит. Я разворачиваюсь.

Этот Прайс стоит в дверном проеме, разминая белые пальцы.

– Хозяин тебя спрашивал.

Он разворачивается и с ворчанием исчезает через черный ход, преодолевая пыльный путь широкими шагами, бросает через плечо:

– Глаза садятся.

Неужели он пытается извиниться за свою грубость?

– Мне жаль, – отвечаю я.

Он резко оборачивается.

– Не мои – хозяина. – И продолжает шагать еще быстрее, чем раньше. – Это Господь так карает грешников.

У меня вырывается фырканье.

– Убеждена, что Господь тут совершенно ни при чем.

Прайс останавливается, поворачивается – его глаза горят таким гневом, что у меня мурашки по коже.

– Я хотела сказать… Н-наверное, этому есть какое-то научное объяснение… – выдавливаю я заикаясь.

Он в ярости. Она застыла на его лице, шея набухла.

– И глаза его истлеют в ямах своих.[10]– Несколько мгновений он не сводит с меня блестящих угрозой глаз, затем разворачивается на каблуках и ведет меня к лестничному пролету снаружи, к наполовину застекленной двери.

Этот человек сошел с ума, думаю я, слушая удаляющийся по лестнице грохот его шагов. Когда они наконец стихают, стучу в дверь. Никто не отвечает. Тогда я толкаю дверь и оказываюсь в странной длинной и узкой комнате, по стенам которой тянутся пыльные полки и шкафы, занавешенные паутиной. Повсюду разбросаны бумаги. Под ногами хрустят мокрицы.

– Мистер Бэнвилл?

Комната пахнет пылью и смертью, конечно, ведь смерть всегда следует за мной, – растения, насекомые, млекопитающие приколоты булавками к карточкам, или утоплены в желтой жидкости, или распределены по секциям, или заключены под стекло. Живут здесь только пауки. Черные охотники с короткими ножками шмыгают по углам. Тощие длинноногие терпеливо свисают с хитросплетений паутины, поджидая и высматривая добычу. Огромные волосатые пауки величиной с ладонь блуждают в поисках партнера, рискуя попасть под ботинок невнимательного посетителя – может, и под мой угодили – их иссушенные тельца с беспомощно задранными лапками разбросаны по всей комнате. И мухи, куда же без них. Они постоянные спутники смерти. Крохотные плодовые мушки мечутся туда-сюда, синие трупные мухи жужжат и бьются о стекло, пытаясь вырваться на свободу.

Микроскоп. Настоящий! Как же мне хотелось увидеть такой собственными глазами. На узкой полке лежат стеклянные пластины. Я осторожно беру одну двумя пальцами.

– Не троньте!

Пластина выскальзывает у меня из рук и разбивается вдребезги.

– Прошу прощения… Обычно я не такая неуклюжая.

Мужчина возникает передо мной из ниоткуда. Даже не сразу понимаю, живой он или мертвец – так глубоко запали его глаза, а голова стала похожей на череп.

– Кто вас впустил?

Во рту у меня пересыхает.

– Го… господин Прайс. – Я указываю на дверь, хотя Прайса и след простыл. – Я ваш новый ассистент.

– Женщина. – Его глаза округляются. На виске заметно пульсирует голубая жилка.

– Да… да, так и есть. – Я пытаюсь выдавить улыбку, но губы отказываются слушаться. – Мод Ловелл. – Если он меня прогонит, то мне некуда идти, у меня нет ничего – ни дома, ни средств к существованию. – С чего мне лучше всего начать, как вам кажется? – говорю я, будто мне не терпится приступить к работе. – Могла бы убрать это… э-э… – Обвожу рукой весь обозримый хаос.

– Женщина мне не годится, совершенно не годится.

– Но…

– Как это женщину отправить на поиски образцов по всему графству? Это занятие для вас неподходящее.

– Я вполне способна…

– Не сомневаюсь, но факт остается фактом: это небезопасно.

– Я умею постоять за себя, – возражаю я и чувствую, как меня бросает в жар. – Я выросла с тремя братьями и без матери.

Он поджимает губы.

– Я постоянно гуляла на природе одна. И это мое любимое занятие.

Его глаза сужаются.

– Так значит,