Ночь - мой дом - Деннис Лихэйн

Его комбинацию оказалось гораздо труднее угадать. Он перебрал дни рождения всех членов семьи, но безрезультатно. Все номера полицейских участков, где служил отец за эти годы, — тщетно. Он вспомнил, что отец говаривал: «Удача, неудача и смерть всегда ходят по трое», и попробовал всевозможными способами использовать тройку, но не добился успеха. Процесс подбора этой комбинации он начал еще в четырнадцать лет. Однажды, уже в семнадцатилетнем возрасте, он заметил письмо, которое отец оставил на своем столе. Послание другу, ставшему начальником пожарной охраны в Льюистоне, штат Мэн. Письмо, напечатанное на отцовском «ундервуде», содержало нагромождение лживых фраз: «Мы с Эллен беспредельно счастливы, мы по-прежнему так же пылко любим друг друга, как и в день нашей первой встречи…»; «Эйден вполне пришел в себя после трагических событий сентября девятнадцатого…»; «Коннор успешно преодолевает свою телесную немощь…», а также: «Видимо, Джозеф осенью поступит в Бостонский колледж. Он говорит, что планирует работать в области торговли акциями…» Под всем этим враньем стояло: «col1_0». Он всегда подписывался так. Никогда не ставил имя и фамилию полностью, будто это могло его скомпрометировать.

Т. К. К.

Томас Ксавьер Коглин.

Т. К. К.

Двадцатая, двадцать четвертая и третья буква в английском алфавите.

20-24-3.

Джо набрал эти числа, и второй сейф, пронзительно взвизгнув петлями, открылся.

Тот был фута два в глубину. И полтора фута из них занимали деньги. Пачки денег, туго перехваченные красными резинками. Некоторые из купюр попали в сейф еще до рождения Джо, а некоторые, возможно, оказались здесь на прошлой неделе. Целая жизнь, полная взяток, подношений, подарков. Его отец, столп Града на холме, американских Афин, Центра Вселенной, — куда больший преступник, чем тот, каким мог когда-либо стать Джо. Потому что Джо никогда не мог придумать, как являть миру больше одного лица. А в распоряжении отца имелось такое множество лиц, что оставалось лишь гадать, какое из них подлинное, а какие — лишь подделки, маски, личины.

Джо знал, что если сегодня вечером он обчистит этот сейф, то сможет прожить в бегах десять лет. А если заберется достаточно далеко, чтобы его перестали искать, то сумеет обеспечить себе надежную дорогу в жизни, занявшись переработкой кубинского сахара, или черной патоки, или того и другого, за три года стать королем контрабандистов и до конца своих дней не беспокоиться о крыше над головой и о горячей пище.

Но он не хотел отцовских денег. Он украл его одежду, потому что ему понравилась мысль покинуть город в наряде этого старого паршивца, но он скорее переломал бы себе руки, чем решился взять ими хоть одну бумажку из отцовского капитала.

Он поместил свою аккуратно сложенную одежду и замызганные башмаки поверх нечистых денег отца. Хотел оставить записку, но не смог придумать больше ничего такого, что он желал бы передать отцу, так что просто затворил дверцу и покрутил диск. Поставил на место фальшивую стенку первого сейфа, потом запер и его.

С минуту он расхаживал по кабинету, в последний раз все тщательно обдумывая. Это будет верх безумия — попытка добраться до Эммы на пышном мероприятии, которое посетят все городские знаменитости, куда гости будут приезжать на лимузинах и проходить исключительно по приглашениям. Похоже, в прохладе отцовского кабинета он все-таки впитал в себя некоторую долю безжалостного прагматизма Коглина-старшего. Надо бы принять дар богов — готовый путь из того самого города, куда, как все ожидают, он должен пробираться. Но время работает против него. Он должен выйти из парадной двери, вскочить в похищенный «додж» и рвануть на север, словно дорога под ним горит.

Он посмотрел в окно на Кей-стрит, на этот мокрый весенний вечер, и напомнил себе, что она любит его и что она будет его ждать.

Выйдя на улицу, он уселся в «додж» и стал смотреть на дом, в котором родился, на дом, который сделал его таким, каким он стал. По меркам ирландского Бостона он вырос в неге и роскоши. Он никогда не ложился спать голодным, никогда не ощущал мостовую сквозь подошвы ботинок. Он получил образование сначала у монахинь, потом у иезуитов и только в одиннадцатом классе бросил школу. По сравнению с большинством его дружков и подельников его детство и юность прошли в тепличных условиях.

Но в центре всего этого зияла дыра, и гигантское расстояние между Джо и его родителями служило отражением расстояния между его матерью и его отцом — и матерью отца, и большим миром в целом. До того как он появился на свет, родители словно бы бились на войне, и война эта окончилась настолько хрупким миром, что признать ее существование уже означало разрушить перемирие, так что никто ее даже не обсуждал. Но поле битвы по-прежнему простиралось между ними: мать оставалась на своей стороне, отец — на своей. А Джо сидел посредине, между окопами, на обезображенной и обожженной полоске взрытой земли. Пропасть посреди его дома породила пропасть между родителями, и однажды эта пропасть засосала и Джо. А ведь было время, несколько лет в детстве, когда он надеялся, что все может повернуться иначе. Но сейчас ему уже не удавалось вспомнить, почему тогда им владело такое ощущение. Все никогда не бывает, как должно быть; все остается как есть, такова простая правда, и она не меняется по твоему хотению.

Он доехал до автобусной станции Восточной линии. Станция располагалась на Сент-Джеймс-авеню и представляла собой маленькое строеньице желтого кирпича, окруженное гораздо более высокими зданиями. Джо решил рискнуть: правоохранители, которые его ищут, наверняка засели у выходов на посадку к северу от этого здания, а не в юго-западном его углу, где располагались камеры хранения.

Он проскользнул внутрь через дверь, сквозь которую все выходили, и смешался с толпой часа пик. Пусть толпа работает за него, он не станет двигаться против течения, не будет никого обгонять. Впервые его устраивало, что он не такой уж высокий. Едва он оказался в самой гуще людей, его собственная голова стала всего лишь еще одной макушкой среди множества других. Он углядел двух копов у выходов на посадку и одного — в толпе, футах в шестидесяти.

Он выскочил из потока в тишину зала камер хранения. Здесь его легче всего заметить — просто из-за того, что он один. Он заранее вынул из сумки три тысячи и снова ее застегнул. В правой руке он держал ключ от шкафчика номер 217, в левой — сумку. Внутри шкафчика уже лежали семь тысяч четыреста тридцать пять долларов, двенадцать карманных и тринадцать наручных часов, два зажима для денег из серебра высокой пробы, золотая булавка для галстука, а также разрозненные женские украшения, которые ему все никак не удавалось сбыть с рук, поскольку он подозревал, что скупщики хабара пытаются его надуть. Быстрыми и плавными шагами он подошел к шкафчику, поднял правую руку, которая дрожала совсем чуть-чуть, и отпер дверцу.

Из-за спины кто-то позвал:

— Эй!

Джо смотрел прямо перед собой. Дрожь в руке перешла в спазм, когда он отвел дверцу на себя.

— Я говорю: эй!

Джо засунул сумку в шкафчик и закрыл дверцу.