Возвращение Эмануэла - Клаудиу Агиар

Почему Жануария дала мне так много мелких купюр? Намеренно или ошиблась сама? Возможно, причиной этого была спешка или ее испуг? Разумеется, она ни в чем не виновата. Однако денег не хватало даже на половину билета до Сеара. Вдобавок ко всему люди, стоявшие в очереди, начали проявлять нетерпение, так как я задерживал их, пересчитывая свою мелочь. Кассир отложил в сторону мое удостоверение личности вместе с билетом и вежливо попросил подождать и отойти от окошка, пока он не обслужит других пассажиров. Немедленно удовлетворив его просьбу, я вновь пересчитал целую кучу мелочи. Невероятно, но сумма осталась неизменной. Потом мне пришлось подождать, пока не будут обслужены все пассажиры, ранее стоявшие за мной.

Когда я опять подошел к кассе, оказалось, что билеты закончились. Даже если бы у меня были деньги, я не смог бы уехать. Следующий автобус отправлялся завтра. К этой информации кассир, не дожидаясь, что я скажу в ответ, довольно грубо добавил, что моих денег хватит, чтобы доехать до Баии, билеты продаются рядом, рейс скоро отходит. Я молча забрал свое удостоверение личности и обменял ворох мелких бумажек на билет до Салвадора, оставшись при этом почти пустым. Однако родные края приближались.

Автобус тронулся, и в какой-то момент мельком все же удалось увидеть Христа-Искупителя. Он был весь освещен, поэтому здания и холмы за ним различались менее отчетливо, образуя великолепный фон. Несколько быстрых поворотов — и вдали возник ослепительный силуэт «Сахарной головы». Затем, буквально на глазах, стемнело. Ничего больше не оставалось, как уснуть.

Убаюканный монотонным покачиванием автобуса на шоссе, я спал всю ночь. Бог мой, это же совсем другое дело! Не знаю, сколько раз я поблагодарил кресло. Конечно же, теперь мне никогда и в голову не придет пуститься в такой долгий путь пешком, как если бы я был преступник или самый последний неудачник.

Однако, несмотря на комфорт, сон почти не уменьшил усталости. Дело в том, что тело отдыхало, а голова — нет. Чем больше мне хотелось избавиться от воспоминаний, тем реальней были вызванные ими видения, вспыхивающие во сне как языки пламени. Это выматывало, поскольку они касались лишь тяжелых сторон моей жизни. Тем не менее нужно было спать…

В Салвадоре мы прибыли на конечную станцию, когда я менее всего этого ждал. Каждый пошел своей дорогой. Я решил посмотреть город. Все казалось необычным. Вскоре стало ясно, — город выглядит так привлекательно не только за счет архитектурных красот, но и благодаря поразительной веселости жителей. Подумалось, что здесь можно рассчитывать на какую-то помощь или на то, что удастся найти работу.

В таком настроении я прошел спуск и медленно зашагал дальше, внимательно приглядываясь к тому, как встречавшиеся на моем пути люди, безотказно отвечая на вопросы, не стесняясь, советовались при этом друг с другом. Так я легко добрался до исторического центра. Мне удалось увидеть церковь монастыря Святого Бенедикта, Дом Семи Фонарей, Королевский дворец, Дом Салданьи, старую семинарию Святого Дамазиу, церковь Святого Франсиску, здание, в котором находился Орден Терсейра, Террейру-ду-Жезус, роскошные, и даже более чем роскошные, церковь Святого Петра, Кафедральный собор, Дом Феррау и, наконец, площадь Пелуринью. Вид, открывшийся с подъемника Ласерда, заставил почувствовать высоту идей великого поэта, уловить его голос, взмывавший на крыльях славы над континентом и бескрайним морем. Кастру Алвис[3], Байя и Бразилия слились для меня воедино, как три времени, образующие триаду надежды, вечную связь прошлого с настоящим, а настоящего с будущим.

Спустившись от городского рынка к холмам Сеньор Бонфим и полюбовавшись черепичными крышами улицы Байша-ду-Сапатейру, я осмотрел и другие достопримечательности. На камнях Уньяу захотелось остаться навсегда при виде рыбацких лодок и кораблей. Снова и снова попадая на спуски, я радовался тому, что смогу целый день рассматривать эти улочки, запруженные насвистывающим и напевающим народом, чувствующим себя как в раю.

Город очаровывал. И только позже до меня дошло, что я переусердствовал. Нужно было найти ночлег. Усевшись на ступенях у входа в монастырь и церковь Носса-Сеньора-ду-Карму, недалеко от Пелуринью, я понял, как натрудил ноги. Кровообращение вдруг явно дало сбой, а затем навалилась какая-то странная дремота. Я встал, сделал глубокий вдох и посмотрел вверх. Птицы устраивались на ночь на колокольне, неуклюжей в лучах солнца, исчезавшего за тысячами и тысячами черепичных крыш, рассыпанных по холмам, отбрасывавшим затейливые, неправильной формы тени. Повернув голову, я увидел густые кроны деревьев с раскачивающимися на ветру верхушками.

Перспектива наступающего ночного холода не радовала. Так как усталость начала охватывать все тело, я решил лечь спать прямо на каменных плитах, предварительно убедившись, что не занял места на проходе. И именно в тот самый момент зазвонили колокола монастырской церкви.

Я закрыл глаза и почувствовал, что ноги начинают приходить в норму. Спрятав руки, чтобы они не касались холодной поверхности камня, я настроился на то, что какое-то время буду бодрствовать. Нужно было оставаться настороже. Но что делать, если время остановилось? Кто знает? С моря поднимался едва ощутимый бриз. Упершись спиной в стену и погрузившись в дремоту, я всеми силами старался не провалиться в сон.

Несмотря на новые впечатления, исподволь меня начали одолевать воспоминания о случившемся в последние дни. Чтобы не заснуть, я старался не терять ощущений от краев еще не совсем остывших ступеней парадного входа в монастырь Носса-Сеньора-ду-Карму. Правой рукой я подвинул поближе к себе пластиковый пакет. Прикосновения к пакету оказалось достаточным, чтобы вспомнить лицо Жануарии. Где она сейчас? Странное создание! Только теперь меня начала удивлять ее холодность по отношению к своему бывшему мужу, к старому Кастру.

Оживший образ ассоциировался с желанной женщиной и не укладывался в чистый платонизм.

Но было что-то и по ту сторону желания, более высокое, чем сексуальное влечение. Не знаю, можно ли назвать то, что я чувствовал, плотской любовью. Был какой-то высокий эмоциональный порыв, однако не исключавший мыслей о физической близости. Это не было похоже, например, на любовь к сестре. Чувство, с которым я относился к Жануарии, всегда заставляло меня вспоминать о необыкновенном, чудесном телесном наслаждении. Ни одна женщина раньше не приводила меня в такую растерянность. Далекая и вдруг близкая, нежная и готовая одарить самым ценным, что у нее было, в том числе своим великолепным телом. Я начал испытывать настолько сильные эмоции, что нужно было найти способ избавиться от них.

Слегка приподняв голову, я увидел несколько старых и молодых женщин, поднимавшихся по церковной лестнице. Одна внезапно привлекла мое внимание, показавшись похожей на бабушку Кабинду, ту самую, которая часами рассказывала легенды ангольского народа, оставшиеся от того мира, с которым она сама, возможно, познакомилась, учитывая ее возраст, из рассказов своей бабки? Как знать? Скоро должна была начаться месса и женщина вошла в церковь, но в памяти ожил образ из моего детства…