Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

– Надо бы в больницу, – забеспокоился Ловега.

– Не надо… – тихо выдохнул Ракушкин.

– Почему?

– Он мертв… Совсем мертв.

– Но ведь еще можно откачать!..

– Нет, – Антон поднялся. Какой-то восторженный мужчина подал ему пиджак и туфли. – Нет. Он умер. Думаю, еще в полете. Вы можете отвезти его в больницу, чтобы удостовериться в моих словах.

Ни слова не говоря, Рауль махнул своим людям, и они потащили тело в «Форд». Следом залез и Ловега.

– А вы? – спросил он Ракушкина.

– Езжайте! – махнул тот. – А после больницы я буду ждать вас на улице Дефенса. Там есть замечательное кафе. Около Музея национальной истории…

– Хорошо!

Хлопнула дверца. Машина зарычала и уехала, оставив после себя мерзкий запах бензина.

– Помните Первую мировую? – спросил Зеботтендорф у Генриха.

– Ну, вы спросили! – Тот рассмеялся. – Я помню историю.

– Дело-то не в войне как таковой, а в том, что ей сопутствовало.

К вечеру похолодало, и они переместились на веранду. После дневной жары вдыхать прохладный воздух было приятно. К тому же молчаливые слуги фон Лооса принесли замечательные чесночные хлебцы к полусырому мясу, которые Генрих очень любил. Они напоминали ему Баварию, хотя в тамошней кухне не было ничего подобного. Странная и нелогичная ассоциация.

– Что же?

– Болезни. Раны. Все эти смертельные игрушки: бомбы, пули, газы, мины – все это порождало огромное количество возможностей для хирурга. И вспомните, с чем мы и весь мир начали эту войну и с чем мы ее закончили!

– И тут же ввязались в следующую… – добавил фон Лоос задумчиво.

– Да-да! – согласился Зеботтендорф. – Один год войны сделал для хирургии больше, чем десятилетия мирной жизни. Несколько лет кошмара и хаоса тогда позволили нам нынешним получить высококачественную хирургию, действенные антибиотики, анестезию… Вспомните! Как раньше было? Удар молотка через деревяшку, и пациент в отключке! А сейчас…

– К чему вы клоните, Зеботтендорф? К тому, что война – это двигатель прогресса?

– А вы собираетесь с этим спорить?

Генрих покачал головой.

– А наши лагеря?! – Рудольфа раздражала пассивность фон Лооса в разговоре. – Вы вспомните, вспомните…

– Боже упаси. Я посетил Освенцим лишь однажды и до сих пор пытаюсь забыть…

– Не получается? – поинтересовался Генрих.

Фон Лоос покачал головой.

– Да кончайте вы! – разозлился Зеботтендорф. – Все выставляют немцев палачами! А кто, по-вашему, двигал науку, прогресс?!

– Неужели комендант Майданека? – изумился Генрих.

– Мы проводили опыты! Опыты, понимаете? Важные для науки! Хотите вы или нет, но именно благодаря таким людям, как Менгеле, человечество достигло всего того… – Он покрутил в воздухе руками, словно бы охватывая все достижения мировой науки в целом. – …Того… чего оно сумело достичь! Даже выход в космос!..

– Рудольф… – Фон Лоос печально вздохнул. – Я лично знал Менгеле. Это был редкостный говнюк.

Зеботтендорф пожал плечами.

– Это не имеет значения. Те же опыты проводили и русские, к слову сказать.

– Только делали это на добровольцах, – ответил Генрих.

– А вы-то откуда знаете?

– Знаю. – Тот пожал плечами. – Несмотря на то, что вы говорите, вряд ли кто-либо из еще живых ученых Третьего рейха с удовольствием признает, что пользовался результатами исследований, полученных в Аушвице.

– Не важно! – Зеботтендорф потерял запал и бухнулся в кресло. – К чему я это все говорил?

– Да-да. Мне тоже интересно. – Генрих налил себе апельсинового сока, подсел к вкусно пахнущим хлебцам и мясу.

– И мне! – поддержал его фон Лоос.

– Я вспомнил! – Зеботтендорф радостно поднял палец.

– Да ну? – удивился Генрих с набитым ртом.

Фон Лоос радостно рассмеялся.

– Ну вас к черту! – беззлобно отмахнулся Рудольф. – Слушайте. Война позволяет прогрессу двигаться вперед семимильными шагами. И сейчас мы с вами находимся в той стадии, в какой находилась медицина, а конкретнее хирургия, в 1914 году. Припоминаете?

– Ужас… – равнодушно ответил Лоос.

– Вот именно. Мы хирурги душ! Но мы едва-едва сумели разобраться, какие органы важны, а какие несут только вспомогательную функцию. Едва-едва научились резать. И зашивать. Еще даже не умеем подавлять воспалительные процессы… – Зеботтендорф замолчал, глядя на жующих Лооса и Генриха. – Мы даже еще не умеем удалять гной! Грязь! Вонь!

– Тьфу! – Фон Лоос оттолкнул тарелку. – Идите вы к дьяволу, чертов доктор!

Генрих продолжал невозмутимо жевать.

– Удивляюсь вашему спокойствию, дорогой Генрих! – Фон Лоос встал, прошелся по веранде. Налил себе сока. Попробовал. Сердито выплеснул его в кусты и взял в руки бутылку с коньяком. – Гадость какая. Неужели нельзя без этих подробностей, черт побери?!

– Я просто хотел, чтобы вы прочувствовали уровень, – спокойно пояснил Зеботтендорф. – Уровень и серьезность вопроса. Поэтому и прибегнул к этой малоаппетитной метафоре. Приношу свои извинения.

Фон Лоос раздраженно сел в визгливо скрипнувшее кресло.

– Итак, я продолжаю? – поинтересовался Рудольф.

– Да, конечно. – Фон Лоос махнул рукой. – Простите, не сдержался.

– Итак, мы находимся в начале пути. В самом начале. Душа для нас все еще тайна за семью печатями. Одно отличает нас от всех остальных: мы знаем, что душа не только существует, но на нее можно воздействовать. Это знание дорогого стоит, поверьте. Кое-что мы умеем, но пройдут не то что годы… Пройдут столетия, пока мы, наконец, достигнем нужного уровня.

– Собираетесь прожить еще сто лет? – спросил Генрих. Он прищурился на Зеботтендорфа. Старик выглядел в лучшем случае на шестьдесят.

– Нет! Но и ждать не хочу. Никакой постепенной работы! Нам нужен рывок! Понимаете? Рывок, возможность жертвовать сотнями жизней, тысячами! Нам нужен материал для работы!

Генрих осторожно отодвинул тарелку. В задумчивости он водил руками по столу. Правая рука задержалась на столовом ноже. Не меняя положения, он обернулся и посмотрел на Зеботтендорфа.

– Вам нужен свой личный Аушвиц, доктор?

– Мне нужна возможность работать. И только война позволит мне… Позволит мне совершить революцию в науке. Такую, о которой можно только мечтать. Понимаете? – Он наконец посмотрел на Генриха. – Бросьте, старина! Вам не к лицу роль моралиста. Неужели, осуждая человека, вы не догадывались, куда он попадет? Ха! Ни за что не поверю…