Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

– Не дай бог… – пробормотал фон Лоос и махнул водителю: – Жди тут, мы скоро.

Дверь вела в длинный коридор, бежевые стены которого освещались яркими светильниками. Пахло краской и еще чем-то. Сладковатым. Очень неподходящий запах для такого места.

Ладан.

«Чертей отгоняют?» – подумал Генрих и усмехнулся.

Шли долго. Коридор плавно спускался вниз, чуть заворачиваясь спиралью. Несколько раз проходили через посты, где хмурые и молчаливые люди осматривали их бумаги и открывали решетку, перегораживавшую коридор.

– У вас все серьезно, – прокомментировал Генрих.

– А вы еще не поняли? – В голосе Зеботтендорфа читалось удовлетворение.

– И все это под боком у аргентинского правительства… Как они терпят?

Зеботтендорф ухмыльнулся и покосился на Генриха с некоторым злорадством.

– В вас нет размаха!

Они подошли к последней двери. Простая фанерная дверь, крашенная белым…

– Это самая большая тайна всего двадцатого века! – торжественно сказал Рудольф. – И вы к ней причастны, господа!

Он толкнул дверь и вошел.

Генрих посмотрел на фон Лооса, тот скорчил постную мину и кивнул.

То, что располагалось внутри, поражало воображение. После тесного коридора – огромное помещение с яркими, свешивающимися сверху большими лампами. Под скрывающимся в темноте потолком, увидеть который Генриху не удалось, что-то шелестело, кажется двигалось. Большое, массивное.

Дверь, через которую они вошли, вела на небольшую решетчатую площадку, которая, как трибуна, возвышалась над колоссальным залом. Даже отсюда невозможно было разглядеть противоположные стены. Ряды клеток из крупных прутьев уходили вдаль. Проходы между ними пересекались, образуя целые улицы. На каждом перекрестке курилась дымом большая чаша с благовониями – совершенно чуждая этой помеси концлагеря и медицинской лаборатории. Вдоль стен располагались отделенные друг от друга занавесками операционные. Сверху были хорошо видны хирургические инструменты, специальные столы, какие-то шкафы со склянками внутри.

– Добро пожаловать в Храм Покоренной Души! – воскликнул Зеботтендорф.

Генрих поморщился.

– Что за патетика?

Рудольф пожал плечами:

– Пошло, конечно. Понимаю. Но это только пока…

Они спустились вниз.

– Сюда… – Зеботтендорф показывал путь. – Тут все разбито на улицы. Это как бы город, понимаете? Каждая улица указывает на тот аспект души человека, который изучается. Улица Страха, улица Любви… Понимаете? Вот тут у нас улица Подчинения. И есть еще улица Тела. Там исследуются вопросы воздействия души на тело и наоборот… Очень интересные эксперименты. А сейчас я вам представлю своих воспитанников.

Он остановился на одном из перекрестков. Генрих обратил внимание, что клетки вокруг них пусты.

– Алеф…

Генриха как током ударило. Из пустоты, из воздуха, буквально из ничего, вышел бледный человек в черных непроницаемых очках.

– Бет…

Второй…

– Гимел!

Третий.

– Далет!

Четвертый. Похожие друг на друга как братья. Бледные, будто из них выкачали всю кровь. Они появлялись из воздуха, становились вокруг, глядя перед собой безо всяких эмоций.

– Хе! Вав!..

Всего шесть. Белые халаты. Черные очки. Почему-то Генриху бросились в глаза их руки. Вытянутые, явно длиннее, чем у обычного человека, с крепкими узловатыми пальцами.

– Я назвал их буквами еврейского алфавита. Из уважения к доктору Майеру. – Зеботтендорф засмеялся.

Генрих всмотрелся в лица.

«А вот этого я, кажется, помню, – подумал он, глядя в лицо последнего. – Уже встречались».

– Очередные люди будущего?

– Нет, Генрих! Единственные люди будущего! Единственные! Это не расовая теория, нет. Это не выдумки Геббельса. Это наука! Наука сделает человека обычного человеком будущего. Только она, а не какие-то там россказни об избранном народе. К слову сказать, доктор Майер искал душу не во всех людях. Одной из целей, которую он преследовал, было найти душу в одних и обнаружить ее отсутствие в других. Вы понимаете?

– Да, звук старой погремушки узнаешь сразу. – Генрих осматривался с явным интересом. – Для чего эти клетки?

– Для материала, конечно. Пойдемте дальше, я покажу.

И они двинулись по какой-то из улиц, сопровождаемые безмолвным конвоем из людей будущего.

– Вот любопытный экземпляр. Смотрите. Я подобрал его на улицах Сантьяго. И поверьте, это не моя работа. Я только подправил кое-что… – Зеботтендорф махнул рукой в сторону ближайшей клетки.

Генрих поначалу ничего не увидел, но потом в дальнем углу обнаружилась скрюченная фигурка. Обнаженный мальчик. Нет, он не был похож на узников концлагеря, никакой изможденности, худобы. Но глаза… В глазах его было нечто, заставившее душу Генриха похолодеть. И теперь в слове «душа» он увидел особый смысл.

– Обычный мальчик, – рассказывал Зеботтендорф. – Самый обычный. Ничего особенного. Вполне разумен. По-своему образован. Но есть один нюанс. Это улица Страха…

– Чего же он боится?

– Раньше боялся боли. Панически. До истерики. Но я кое-что подправил. – Он подошел к клетке и позвал: – Хорхе, подойди.

Мальчик послушался.

– Дай руку.

Генрих прищурился. Ладонь парня была розовая, молодая.

Зеботтендорф щелкнул зажигалкой и поднес огонек к ладони мальчика. Вверх потянулся дымок, запахло паленым. Мальчик безучастно смотрел на чернеющую ладошку.

– Дьявол! – воскликнул Генрих. – Что вы делаете?! Он что, не чувствует боли?

– Чувствует! – Зеботтендорф откровенно радовался произведенному эффекту. Убрал огонь, мальчик принялся рассматривать свою ладонь. – Но, обратите внимание, он не боится боли! Не боится! Это само по себе удивительное открытие, друг мой. Именно страх, страх увечий заставляет человека избегать боли. Бояться ее, потому что боль сигнализирует о возможных увечьях. Но уберите страх, и вот оно, готово! Почти идеальный солдат!

– Что же, он теперь ничего не боится? – спросил Генрих, глядя на мальчика, который внимательно разглядывал обожженную руку. Один из людей в очках дал ему мазь, видимо от ожогов, и теперь мальчик втирал ее в рану. Представив, какую боль сейчас должна испытывать его ладонь, Генрих сморщился.

– Почему же не боится? Боится. С удвоенной силой. Я не смог изъять страх из его сознания, да и согласитесь, это было бы слишком опасно. Я просто изменил его. Теперь он боится одного слова. Вот смотрите. – Зеботтендорф обернулся к клетке и громко крикнул: – Буга!

Мальчик рванулся с места. Такой реакции Генрих не видел никогда. Пациент скачком преодолел расстояние до противоположенной стены и, не сбавляя хода, врезался лбом в прутья решетки. Брызнула кровь. Тело без сознания упало на пол.