Пять семей. Взлет, падение и возрождение самых могущественных мафиозных империй Америки - Селвин Рааб

группировки в Детройте (Пурпурная банда) и Филадельфии столкнулись с двумя вариантами. Их либо убивали, либо склоняли к тому, чтобы они стали наемными работниками для совершения конкретных преступлений, либо позволяли работать в качестве послушных букмекеров, выплачивая мафии деньги за защиту.

Пока нью-йоркские семьи укрепляли свои организации в начале 1930-х годов, усилия правоохранительных органов по борьбе с ними были в лучшем случае бессистемными. Однако изолированные боссы внимательно следили за юридической ловушкой, в которую попал Альфонс Капоне, — делом об уклонении от уплаты налогов.

* * *

Место и дата рождения Аль Капоне точно не известны; по разным данным, он родился в конце 1890-х годов либо на юге Италии, либо, что более вероятно, в Бруклине, где он вырос. Как и многие другие гангстеры его эпохи, Капоне рано бросил школу и получил начальную подготовку в качестве бойца уличных банд. Работая вышибалой в баре и борделе, Капоне получил порез на левой стороне лица, благодаря чему за ним закрепилось зловещее прозвище «Лицо со шрамом».

Он прибыл в Чикаго в качестве телохранителя и вооруженного пистолетом человека как раз в то время, когда бушевали сухое право и пивные войны. К середине 1920-х годов Капоне проложил себе путь к вершине чикагских банд и управлял многомиллионными бутлегерскими, сутенерскими и игорными предприятиями. Бурная атмосфера, порожденная сухоядением, превратила гангстеров в знаменитостей прессы и героев-изгоев. Капоне грелся в лучах славы. Его любимыми высказываниями в интервью были: «Я просто бизнесмен, дающий людям то, что они хотят» и «Все, что я делаю, — это удовлетворяю общественный спрос».

Коренастый, лысеющий Капоне не пытался избегать камер и внимания. Он занимал места в ложе в первом ряду на бейсбольных матчах, где игроки стояли в очереди за автографами, устраивал пышные вечеринки в чикагских отелях и в своем 14-комнатном особняке на эксклюзивном острове Палм-Айленд во Флориде.

В конце концов, его заметность и жестокость дали обратный эффект. В День святого Валентина в 1929 году шесть членов банды его врага Джорджа «Багза» Морана и ни в чем не повинный оптометрист, зашедший в гости, были выстроены у стены гаража и расстреляны из пулеметов. Чикагские правоохранительные органы были в кармане у Капоне и не предприняли никаких серьезных усилий для расследования этой бойни или какой-либо деятельности Капоне. Однако ужасная резня в День святого Валентина спровоцировала администрацию президента Герберта Гувера на то, чтобы повесить что-то на надменного Капоне. Кроме того, администрация была настроена на соблюдение сухого закона, а открытое неповиновение Капоне и его поразительная известность вызывали смущение и насмешки.

В результате обширной бумажной волокиты, предпринятой специальным подразделением Министерства финансов, едва удалось обнаружить реальные незаконные доходы Капоне. Но отряд аудиторов и следователей обнаружил записи, связывающие платежи в его пользу с 1924 по 1929 год на общую сумму 1 038 654 доллара — доход, который никогда не декларировался для целей налогообложения. (Капоне был побежден старательными бухгалтерами, а не Федеральным бюро расследований, не бесстрашным человеком Элиотом Нессом и его бандой неподкупных сыщиков, которые фигурируют в популярных голливудских и телевизионных версиях этой истории).

Признанный виновным в уклонении от уплаты налогов, Капоне начал отбывать наказание в 1932 году. Страдая от прогрессирующего сифилиса, он провел семь лет в страшной тюрьме Алькатрас и других строгих федеральных тюрьмах. Освободившись в 1939 году, некогда непобедимый Капоне превратился в сломленного, жалкого инвалида. Он никогда не вернулся в Чикаго и умер в 1947 году в своем особняке во Флориде.

Его падение не оказало никакого влияния на нью-йоркских боссов, разве что стало предупреждением о расследовании случаев уклонения от уплаты налогов. Авторитет Капоне ограничивался районом Чикаго, и его место в Комиссии мог легко занять один из его лейтенантов. Ньюйоркцы также считали Капоне сомнительным приверженцем мафиозной культуры и ее структуры. Они сомневались в нем, потому что он отказался соблюдать ритуал посвящения в члены своей банды, не назначил ни капо, ни консильери. По сути, они не были уверены, что он вообще считает себя мафиози. По мнению пуристов Коза Ностра, банда Капоне больше походила на товарищество, чем на традиционную боргату, и он нарушил кардинальную традицию, делегировав обязанности неитальянцам.

Капоне заработал состояние на рэкете, но его репутация среди теневых нью-йоркских крестных отцов была подпорчена его склонностью к публичности. Его слава была больше, чем его реальное влияние и власть. В конце концов, преувеличенная значимость Капоне в преступном мире стала для него роковой помехой.

6. Беглые присяжные

Злоключения Аль Капоне в начале 1930-х годов не имели аналогов в Нью-Йорке, где местные и федеральные правоохранительные органы были либо слишком коррумпированы, либо слишком равнодушны, либо слишком невежественны, чтобы беспокоить мафиозные семьи.

Городские газеты, которые в то время были главным источником новостей и информации, столь же пассивно отнеслись к расследованию и освещению появления нового явления организованной преступности. Гангстеры, убийства и похищения людей стали хорошей копией во время сухого закона, почти желанным облегчением после мрачных экономических новостей Депрессии. В основном репортеры и редакторы изображали отдельных рэкетиров с симпатией, а красочные рассказы Дэймона Раньона «Парни и куклы» о милых мошенниках стали общепринятым универсальным мифом о мафиози и преступниках. Вместо того чтобы разоблачать почти открытые азартные игры, рэкет, вымогательство и проституцию, некоторые влиятельные редакторы и обозреватели общались, играли и пили с героями преступного мира. Герберт Байярд Своуп, редактор престижной газеты New York World, в свое время задолжал букмекерам мафии 700 000 долларов. Уолтер Уинчелл и другие бродвейские обозреватели, выходившие на национальном синдикате, поддерживали отношения с гангстерами ради сплетен и сенсаций.

Правоохранительные органы были еще более небрежны, чем подхалимская пресса. Череда избранных окружных прокуроров Манхэттена (округ Нью-Йорк), центра городской индустрии порока, так и не расследовала ни одного случая откровенного рэкета. Окружными прокурорами обычно становились некомпетентные люди, назначаемые клубом Таммани-Холл Демократической партии, группой партийных лидеров, контролировавших выдвижение кандидатов и выборы в Манхэттене, оплоте демократов. С первых дней сухого закона лидеры «Таммани» были на содержании у итальянских и еврейских главарей банд, чтобы защитить их от потенциальных крестоносцев реформ и вмешательства полиции.

Рутинная процедура созыва большого жюри на Манхэттене в марте 1935 года неожиданно спровоцировала землетрясение в правоохранительных органах. Следуя своему обычному интересу к легко раскрываемым преступлениям, неэффективный окружной прокурор Манхэттена Уильям Коупленд Додж велел присяжным сосредоточиться на предъявлении обвинений обычным подозреваемым, арестованным за мелкие правонарушения. Единственной приоритетной целью Доджа была абсурдная угроза «красной угрозы», и он предложил присяжным сосредоточиться на газете коммунистической партии The Worker, которая, по его