Охота на ведьму - Астрид Фритц

– А, это ты. – Она сделала вид, что удивлена. Над левой бровью у нее виднелся синяк.

– Что с тобой случилось? – испуганно спросила я, указывая на ее лицо.

– Ничего страшного. – Эльзбет отмахнулась. – Упала. Так глупо, споткнулась о метлу.

– А малыш?

– С ним все в порядке. – Она натянуто улыбнулась. – Вот попробуй, пинается без передышки, явно уже наружу выбраться хочет.

Я опустила ладонь на ее туго обтянутый платьем живот и действительно почувствовала, как ребенок двигается.

– Какая прелесть… – пробормотала я, не зная, завидовать Эльзбет или волноваться за нее. – Пройдешься со мной немного? Мне нужно к доминиканцам.

– Нет. Я, к сожалению, тороплюсь. Меня повитуха ждет.

– Когда роды?

– Повитуха говорит, и месяца не пройдет.

– Ты обязательно должна меня позвать. Обещаешь?

– Обещаю.

Мы обнялись на прощание, и я провела ее взглядом до церкви Санкт-Фидес[66]. Эльзбет ступала тяжеловесно, как это бывает у беременных, и мне показалось, что она очень устала. Кроме того, судя по всему, она что-то скрывала от меня. Это как-то связано с ее синяком?

Остановившись у городского колодца перед монастырской церковью, я прислушалась к пению монахов, доносившемуся наружу. Настоятель просил передать мне, чтобы я дожидалась его в нефе, пока не закончится вечерня. Помедлив, я прошла к воротам – мирянам позволялось входить сюда днем – и приоткрыла створку. Сердце колотилось у меня в груди. Правильно ли я поступаю, решив посоветоваться по этому вопросу со старым монахом?

Внутри царила приятная прохлада, надо мной высился роскошный свод главного нефа. В последний раз я была здесь еще ребенком, когда Мартин принимал постриг. Я повернулась в сторону алтаря, пытаясь различить голос брата в звучном хоровом пении. Отсюда монахов не было видно, их скрывал каменный леттнер[67], зато лучи вечернего солнца били в круглое витражное окно над клиросом и под ноги мне стелились разноцветные тени. Как же это было красиво! Таинственные благозвучные песнопения окутывали меня, будто защитный кокон. Я сразу успокоилась.

Кроме алтаря с распятием, перед которым проходила служба для мирян, в боковых нефах слева и справа находилось две капеллы с другими алтарями[68] – одна была посвящена святому Себастьяну[69], пронзенному стрелами, вторая же – Богоматери. Туда-то я и направилась, любуясь изумительными иконами, на которых было изображено Благовещение, рождение Иисуса и поклонение волхвов. Я так погрузилась в созерцание, что не заметила, как пение затихло.

– Слава Иисусу Христу!

Услышав голос приора, я обернулась.

– Во веки веков, аминь, – как и полагалось, ответила я и невольно присела в поклоне – столь величественно выглядел брат Генрих в складчатой длинной рясе с широкими рукавами и опущенным капюшоном.

Выпрямившись, я напряженно огляделась, опасаясь, что мой брат последовал за приором. Но монахи, видимо, вернулись в свои кельи, пройдя, как я знала от Мартина, в отдельный выход из церкви.

– Так значит, ты ждала меня здесь, Сюзанна. – Брат Генрих обратил на меня приветливый взгляд темно-серых глаз. – Этот алтарь – и мое любимое место в нашей церкви, он нравится мне даже куда больше, чем главный алтарь в клиросе, пусть тот и пышнее. Дева Мария – мать всем нам, и нам следует уповать на нее и благоговеть перед нею. Помолимся ей?

Я кивнула, и мы хором прочли «Аве Мария». Произнеся последнее слово молитвы, «аминь», настоятель отечески опустил мне на плечо ладонь, легкую, точно птичка.

– Что тревожит тебя, дитя?

Я помедлила, не зная, с чего начать.

– Я бы хотела поговорить… о браке, брат Генрих. Вернее, о свадьбе… о моей свадьбе. – И слова сами сорвались с моих губ: – Меня хотят выдать замуж за мужчину, за которого я не хочу выходить!

На мгновение приор опешил, но затем спокойно кивнул.

– Женитьба – это серьезное решение. Брак представляет собой нерушимое, Господом благословленное единство мужчины и женщины и относится к семи таинствам. Брак священен, он объединяет любовь и преданность. Именно потому мы, люди церкви, с таким ужасом замечаем, что для богатых купцов и аристократов брак стал лишь средством преумножения власти и имущества. Таковой подход превращает свадьбу в мирское действо, гнусное торгашество. А ведь речь идет об укреплении семьи в духе Христовом, ибо сказано: возлюбите друг друга, плодитесь и размножайтесь! И поэтому брак должен быть одобрен не отцом семейства или старейшинами рода, а священником с благословения нашей святой католической церкви.

Я недоуменно смотрела на него. Мне казалось, что эта его длинная проповедь не имеет ко мне никакого отношения. Только слова «любовь» и «размножайтесь» затронули какие-то струны в моей душе, но неприятно, болезненно, как укол иглы.

– Но что, если я не могу полюбить мужчину, уготованного мне? Что, если он вызывает во мне отвращение?

Приор убрал руку с моего плеча.

– Не скажешь ли мне, кто он? – тихо спросил он.

– Гвоздильщик Аберлин из переулка Шлоссергассе, – тоже шепотом ответила я. – Быть может, вы с ним знакомы?

– Немного. Его нельзя назвать особо красивым или умным человеком, но, насколько я знаю, он ничем себя не запятнал. Он уже договорился с твоим отцом о предстоящем браке?

Я молча кивнула, едва сдерживая слезы.

– И твой отец знает, что ты не хочешь выходить замуж за Аберлина?

Я снова кивнула.

– Что тебя так отталкивает в нем?

– Не знаю… на самом деле все. Его внешность, грубость, похотливый взгляд…

– И тебе не кажется, что ты могла бы привыкнуть к нему? Иногда после замужества любовь к супругу возникает сама собой.

– Ни за что!

Я подумала о том, что рассказывала мне Эльзбет о ночах с мужем, и заставила себя проговорить эту ужасную мысль. В конце концов, брат Генрих – монах, его нельзя воспринимать как мужчину в обычном смысле.

– Все дело в супружеских обязанностях… – пробормотала я. – Все, что к этому относится… я не смогу делать это с Аберлином. Лучше умереть.