Неупокоенные - Лорен Оливер

– Прости, – сказала Минна, – просто мать напилась. Я разозлилась на нее.

Трентон кивнул, но даже не взглянул на нее. Он задумчиво ковырял пальцем пятно на полу. Минна почувствовала, как боль снова расползается в желудке, поспешила сесть в кресло, которое раньше занимал адвокат Деннис. Стулья были расставлены кругом, как будто в кабинете проходил сеанс групповой терапии.

На минуту воцарилось молчание. Минна за это время определила, что болело у нее все – от плеч до костяшек мизинцев на ногах. Вдруг Трентон поднял голову.

– Ты в них не веришь, да? – спросил он.

– В кого?

Трентон выглядел взволнованным:

– В привидений.

Минна не могла понять – шутит он или нет.

– Почему ты спросил, Трентон?

– Мы же не можем сказать наверняка, существуют ли они, – сказал он, и Минна поняла, что это не шутка, – никто не может сказать. Ты сама говорила, что тут кого-то убили.

– Я просто когда-то об этом слышала, даже не знаю, правда ли это. И я не говорила, что это было убийство.

– А папа… – начал Трентон.

– Папа умер в больнице! – отрезала Минна.

Но ее брат как будто не слушал.

– Но он мог… В общем, он мог застрять где-то…

Голова Минны взорвалась резкой болью.

– Если он где-то и застрял, то, надеюсь, там очень жарко! – выпалила она и тут же пожалела об этом.

Иногда у нее такое чувство, что некоторые фразы вылетают изо рта, не проходя при этом через мозг. Брат выглядел таким несчастным и подавленным, что в памяти Минны всплыл образ маленького Трентона, чьи кости были еще целы, и поэтому он двигался нормально, а не как сломанная кукла. Она помнит, как он вскарабкался ей на колени и, устроившись на ее еще не сформировавшейся груди, зажал ее волосы в маленький кулачок и сказал: «Мама!» Тринадцатилетняя Минна не стала его поправлять.

– Ты его ненавидела, да? – спросил Трентон, посмотрев прямо на нее. Его глаза были такими же, как прежде – ясно-голубыми и выделялись на фоне всего остального Трентона, как два чистых озера среди бетонной равнины.

Минна притянула правую ногу к колену и начала ее разминать.

– Нет, это не так.

– Но и не любила? – не отступал брат.

– Не знаю, наверное, нет.

Она уже и не помнила, любила ли отца. Вообще-то должна была. Минна помнила, что, когда они жили в Калифорнии, он учил ее плавать. Как он придерживал ее сильными руками за талию, когда она барахталась на воде, пахнувшей хлоркой. Она помнила жаркое солнце, яркую зеленую траву и крики мамы где-то вдалеке – она кричала, чтобы они были осторожнее.

Минна была крайне недовольна, когда они переехали в Коралл-Ривер в середине осени. Все листья уже опали, и в городе не было ничего, кроме серости, грязи и слякоти. Она всегда ненавидела блеклые и скучные цвета. Небо в Коралл-Ривер низко нависало над деревьями. Да и сами деревья, мрачные, темные и угрюмые, напоминали всем прохожим о смерти. То ли дело пальмы в Калифорнии, чьи забавные длинные листья как будто были созданы для того, чтобы люди улыбались.

В Коралл-Ривер деревья вгоняли в депрессию.

А еще был ветер и холод, который просачивался через оконные рамы и половицы, бульканье и шипение радиаторов, постукивание старых труб – весь дом выглядел старым, ветхим и уродливым.

Однажды отец разбудил ее посреди ночи – в два или три часа. Его лицо было так близко к ее щеке, что Минне стало щекотно от прикосновения его бороды. Отец широко улыбался.

– Вставай, Мин, – тихо сказал он, – тебе нужно это увидеть.

Он взял ее на руки, хотя она была уже большая, чтобы ее босые ноги не коснулись холодного пола, и принес в свой кабинет. Ричард поставил дочку у окна, от которого веяло холодом.

– Смотри, – прошептал отец, – снег идет.

Минна никогда не видела настоящего снега – только в кино и телепередачах. Белые хлопья были похожи на звезды, медленно падающие с неба, на светлячков в лунном сиянии. Она застыла в изумлении, затаив дыхание – время как будто остановилось. И не было в мире ничего прекраснее этого снегопада.

Тогда, да, она любила отца.

Это ужасно, когда думаешь о людях одно, а на самом деле они представляют собой совершенно другое. Вот ты доверился человеку, поверил ему, ты всецело на его стороне, и тут он начинает делать одну ошибку за другой. Такое творит иногда! На некоторых людях должно быть напечатано предупреждение, как на пачке сигарет: «Общение со мной убивает!»

И тут раздался телефонный звонок. Минна подпрыгнула от неожиданности – она забыла, что в этом доме есть стационарный телефон, и его звонок прозвучал как сигнал тревоги.

– Ты ответишь? – спросил Трентон, глядя на нее в упор и даже не предпринимая попыток встать.

Минна не сразу нашла звонящий телефон среди отцовской коллекции аппаратов различных эпох. Но к четвертому звонку она определила нужный. Когда она брала трубку, ее руки дрожали.

– Дом Уокеров, – сказала она, превозмогая спазмы в грудной клетке.

Ответа не последовало. Минна решила было, что это проблемы со связью, но вдруг отчетливо услышала в трубке чье-то дыхание. Ее тут же охватил страх. Она невольно повернулась к Трентону, сжимая в руках трубку. За окном в высокой траве покачивались желтые цветы эхинацеи.

– Алло, – повторяла Минна, – алло?

– Кто это? – спросил Трентон с пола.

Ни единого слова, только дыхание. Минна почувствовала приступ тошноты.

Это было именно здесь, в этом месте, где отец много лет назад показывал ей первый в ее жизни снег. Это было их маленьким секретом. И вот теперь он мертв, а она стареет…

– Алло! – снова сказала Минна. Тошнота принесла еще и злость. Минна знала, что на другом конце провода женщина. И знала, кто эта женщина – Адриана.

– Кто это? – опять спросил брат.

Минна не обращала на него внимания. Она до боли в пальцах сжала телефонную трубку.

– Слушайте сюда, – она сглотнула, чтобы горло не было таким сухим, – слушайте внимательно. Не звоните сюда больше!

– Да кто там? – заворчал Трентон и приподнялся.

– Он умер, – сказала Минна. Ей показалось или дыхание стало прерывистым? Как бы она хотела посмотреть на эффект от ее слов – маленьких острых бритв, которые бегут по телефонный проводам, вонзаясь в сердце той женщины. – Он умер и ничего вам не оставил. Не звоните сюда больше!

Минна с силой бросила трубку на рычажки. Вся рука до локтя отозвалась болью.

Ночью в доме воцарилась тишина. Какое облегчение! За много лет я успела забыть, каково это – делить дом с такой толпой жильцов, и как это утомительно – быть наполненной людьми со всеми их желаниями, переживаниями, звуками и потребностями. Это как артрит, от которого я страдала в пожилом возрасте. Он напомнил мне о частях моего тела, на которые я по жизни не обращала внимания.