Пасьянс на красной масти - Кирилл Шелестов

увидела. Потом молча встала, высвободилась из объятий Рукавишникова и взяла меня под руку. Не говоря ни слова, мы вышли из ресторана.

Хасанова уже унесли, но место, где он лежал, было обведено мелом. Она бросила туда мгновенный взгляд и тут же потупилась. Я усадил ее в свою машину.

Когда мы отъезжали, я краем глаза видел, как Силкин с Рукавишниковым вышли к журналистам, чтобы сделать свои заявления.

Я спросил, куда ее отвезти, но она не ответила. Она сидела выпрямившись, высоко держа голову, уставясь в темноту перед собой. Отгороженная от меня и остального мира. Я чувствовал исходящий от ее волос слабый запах лаванды, прохладный и свежий. Вопрос я повторять не стал, и некоторое время мы молча колесили по ночному темному городу. Я поворачивал, где придется, и лишь следил в зеркало, чтобы не отставала вереница машин из моей и хасановской охраны.

Вдруг ее прорвало.

— Я знала, что этим закончится! — заговорила она с каким-то накопившимся ожесточением. — Я каждый день этого ждала. Все эти годы. Девять лет как на американских горках! Девять лет засыпаешь и просыпаешься с одной мыслью: когда убьют? Сегодня? Завтра? — Она не поворачивала головы в мою сторону. Скорее, говорила вслух, чем обращалась ко мне. — Сначала эта проклятая нищета! «Ирина, мы не можем купить тебе сапоги, походи еще годик в старых. Мы должны вложить деньги в бизнес!» А старые уже разваливались на части. Потом челноками мотались в Польшу. С неподъемными мешками, набитыми разной дрянью. Спали на вокзале. Нас обманывали, мы обманывали. Занимали, отдавали, перекручивались. — Ее узкие руки в кольцах лежали на коленях и беспокойно сжимались, словно жили своей, отдельной жизнью. — Потом, только начали выкарабкиваться, появились бандиты. Вламываются ночью, угрозы, брань, ножи, пистолеты! Я беременная была, а мы прятались по квартирам друзей. Потом пошли эти автомобили. Деньги на нас посыпались! Империя Хасанова! «Мерседесы» меняли каждые полгода, толпу обслуги держали, тысячами швырялись. Какую-то недвижимость скупали! Весь город только и твердил про хасановские миллионы! А мы из однокомнатной квартиры только прошлым летом переехали! Почему? К чему эта показуха? Так нужно для бизнеса! Ирина, ты ничего не понимаешь! Да пропади он пропадом, этот бизнес! Ненавижу!

— Как вы познакомились? — спросил я, чтобы отвлечь ее.

Я старался не смотреть ей в лицо, но иногда, невольно скашивая глаза, замечал в вырезе черного платья узкое белое плечо и детскую беспомощную ключицу. Чтобы унять дрожь в руках, она порылась в сумке, нашла сигареты и закурила.

— Скучнее не придумать! Федор тогда только-только перебрался из Душанбе в Нижне-Уральск. Искал, чем бы заняться. Устроился временно на такси работать. Ну и подвез меня однажды. И началось! Ждал на улице часами. Караулил у института. Мама его возненавидела с первого же взгляда. Почему-то все твердила, что его посадят. А я больше не могла жить с мамой. Мне было семнадцать, ему тридцать один. Он ведь тогда другой был. А может быть, он всегда таким был, просто я по молодости не замечала. Мы планы вместе строили. Не разлучались. Мне нравилось, что он был в меня влюблен без памяти. Думала, так всегда будет. Дура. Сначала по квартирам съемным мотались. Поженились, когда я уже на девятом месяце была. Постепенно дела пошли в гору, мама успокоилась. Даже со службы уволилась, чтобы с Эльдаром сидеть. С нашим сыном. Мы еще Фединого сына от первого брака забрали. Мать у него пила. Самому Федору дети мешали, хотя он их любил, по-своему. Старшего отправили в Англию учиться. А младший — у мамы. Я не хотела такой жизни. Я никогда не думала, что так буду жить. Я хотела надежности. Я измучилась. Несколько раз уходила от него, но он меня не отпускал. Приезжал за мной к маме, устраивал скандалы. Неужели у всех так?

Спохватившись, она заметила, что ее сигарета давно погасла. Открыв окно, она швырнула окурок на дорогу. В кабину ворвался холодный ночной воздух. Она вздрогнула и поежилась.

— Мы куда едем? — спросила она уже спокойнее.

— Не знаю, — честно ответил я. — А куда нужно?

— Я к маме поеду. Она за городом живет. Минут сорок. Довезете? Я могу к своей охране пересесть. Я устала очень. Можно я помолчу?

Оставшуюся дорогу мы почти не разговаривали, если не считать ее кратких указаний, куда свернуть. Время от времени она начинала беззвучно плакать, и плечи ее вздрагивали. Слез она не вытирала, только зажмуривала глаза. Я не знал, кого она оплакивала: убитого мужа или себя. Да вряд ли она сама это понимала.

Когда мы подъезжали к дому ее матери, она повернула ко мне лицо в подтеках туши.

— Я не знаю, как жить дальше, — прошептала она. — Я ничего не знаю ни о его делах, ни о финансах, ни о чем. Я ужасно боюсь бандитов. Я вообще ужасно боюсь.

Впервые я видел ее растерянной. Сейчас в ней не было ни агрессии, ни самоуверенности. Я накрыл ее руку ладонью. Ее пальцы были ледяными. С минуту мы сидели тихо, не шевелясь.

И вдруг я поймал себя на странном ощущении. Я почему-то не испытывал к ней жалости. Даже к плачущей и открыто беспомощной. У меня не получалось. От нее веяло опасностью. И я чувствовал лишь смутную тревогу.

Она собралась, вздохнула, непокорно встряхнула головой и вновь сжала губы. Лицо ее затвердело и приняло привычное упрямое выражение.

— Надо идти! — сказала она вслух.

Дом был небольшим, двухэтажным. Насколько я рассмотрел в темноте, он ничем не отличался от таких же соседских. Я помог ей выбраться из машины. Мы подошли к воротам, и она позвонила. Через некоторое время зажегся свет. Нам открыла высокая пожилая женщина с недовольным, строгим лицом. Она бросила быстрый взгляд на меня, потом посмотрела на дочь.

— Что случилось? — беспокойно спросила она, почувствовав неладное.

— Федю убили, — ответила Ирина кратко.

— Как убили? — ахнула мать. — Когда? Кто? Она начала было причитать, но дочь ее оборвала.

— Мама, я тебя умоляю, не кричи, — устало проговорила Ирина. — Эльдара разбудишь. Пойдем, я тебе все объясню.

Я вернулся к машине, кивнул своей охране, и мы уехали.

— Она его не убивала, спорить могу! — категорично заявила Наташа. — Не в ее характере!

Ее голос меня очаровывал. В нем сохранялась хрипотца, даже когда она горячилась, и он поднимался. Кстати, чем пронзительней голос у женщины, тем преснее она в постели.

Мы сидели с Наташей в «Сквозняке», шумном тесном баре на неудобных железных стульях за деревянным несвежим столом. Неподалеку от нас двое парней и крашенная в разноцвет девица в кожаных штанах гоняли шары по бильярдному столу.

Наташа ела мороженое и запивала его мартини. Она обожала такие места, где развлекалась безалаберная студенческая молодежь, где за три рубля вам наливали и подавали неизвестно что и где у ленивых официантов было не допроситься даже бумажных салфеток.