Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев

здоровья обвиняемого. Все закончилось только в 1989 году, когда бывшему начальнику лагеря исполнилось 66 лет.

С помощью показаний еврейского заключенного в Лагише – Абрахама Шехтера из Израиля – Червински был осужден за убийство двух заключенных в 1944 году и приговорен к пожизненному тюремному заключению.

Должен сказать, что, хотя правосудие наконец восторжествовало и начальник лагеря был наказан в конце своей жизни, эта информация не принесла мне удовлетворения. Червински оставался на свободе более сорока лет после войны. Все эти годы он жил, работал и не платил за свои чудовищные преступления. Да, в итоге суд приговорил его к пожизненному заключению, но для меня этого было слишком мало и слишком поздно.

Трудовой лагерь Лагиша унес жизни многих заключенных. Существует вполне достаточно свидетельств, описывающих необычайную жестокость, с которой эсэсовские охранники обращались с нами. Это было возможно только потому, что им позволялось так себя вести. Более того, их обязывали так себя вести. Они морили нас голодом, заставляли выполнять непосильную работу и избивали дубинками, прикладами винтовок и любым другим оружием, имевшимся в их распоряжении. Без всякой причины они издевались над нами, изобретая различные способы. Сегодня рядом с главными воротами электростанции Лагиша установлен мемориал в память о жертвах лагеря.

Лето закончилось. Мы прибыли в Лагишу в конце мая, а в конце августа в лагере провели отбор перед его закрытием, связанным, вероятно, с наступлением Красной армии. Мы работали в поле с примерно ста пятьюдесятью музельманами[23]. Было неясно, какой будет наша судьба. Шрайбер, один из венгерских командиров, красивый молодой человек из Будапешта, окликнул нас с Шони: «Мальчики, идите сюда, ко мне».

Остальных заключенных, с ко-торыми мы были на отборе в Лагише, уничтожили, когда было принято решение о закрытии лагеря. Решив уехать, мы спаслись от неминуемой смерти.

Мы с опаской приблизились. Как я уже говорил, любое нарушение распорядка в лагере было сопряжено с большим риском и сурово каралось.

Шрайбер спросил, хотим ли мы покинуть Лагишу. Мы с Шани переглянулись, и я увидел вопрос в глазах друга. Мы не знали, что ответить. Потом Шани тихо сказал: «Умираешь только лишь раз». Мы ответили утвердительно, и он велел нам приготовиться и сложить вещи на койках.

Готовиться не пришлось – никаких вещей у нас не было.

На следующий день во время утреннего построения офицер зачитал список номеров. Мы оба оказались в нем.

Нас погрузили на грузовики и повезли – куда, мы не знали. Во время поездки никто не проронил ни слова. Ехали недолго, и вскоре грузовик остановился. Нам приказали слезать.

Увидев ворота незнакомого лагеря, я с облегчением вздохнул. Нас привезли не в Биркенау. Нашим новым «домом» стал славный и самый большой трудовой лагерь Моновиц-Буна – Аушвиц-3.

Остальных заключенных, с которыми мы были на отборе в Лагише, уничтожили через некоторое время, когда было принято решение о закрытии лагеря.

Решив уехать, мы с Шани спаслись от неминуемой смерти.

Аушвиц-3

Буна-Моновиц

Аушвиц-3, известный как Буна-Моновиц, был большим лагерем примерно в восьми километрах от Аушвица-1. Лагерь был создан в 1942 году в самом сердце огромного массива немецких фабрик с целью обеспечить принудительными рабочими строительство промышленного центра Буна-Верка. Заключенные называли лагерь просто Буна.

Всего в лагере, рассчитанном на семь-восемь тысяч человек, содержалось десять-двенадцать тысяч заключенных.

Большинство заключенных лагеря были евреями, привезенными из всех уголков Европы. Кроме них, было также небольшое количество немецких и польских уголовников и польских политических заключенных, которые жили в отдельном комплексе. Никаких контактов с ними у нас не было.

Сразу по прибытии в лагерь нас отвели в душевую и велели раздеться. Нам выдали мыло и специальное дезинфицирующее средство. Вооруженные охранники-эсэсовцы привели нас в большую комнату с системой труб на потолке, соединенных с душевыми насадками.

Нас охватил ужас.

К тому времени мы очень хорошо знали, как работает дьявольская система обмана, созданная немцами. Мы знали, что и в других лагерях, помимо Биркенау, были газовые камеры.

Я вошел в душевую вместе со всеми. Ничего другого не оставалось. Со всех сторон нас окружали вооруженные эсэсовцы. Сердце заколотилось от страха.

Сам факт расположения душевых насадок на потолке не позволял надеяться на лучшее. Даже в газовых камерах немцы устанавливали обычный стандартный душ, чтобы предотвратить панику, упростить и облегчить процесс уничтожения.

Мы с опаской смотрели вверх, на потолок. Никто не произнес ни слова.

Трудно описать словами то облегчение, которое мы все испытали, когда из душевых насадок над нами вырвались струи воды.

Несмотря на свирепствовавшие в бараках многочисленные болезни, немцы старались содержать лагеря в относительной чистоте, и поэтому каждый переход из лагеря в лагерь в первую очередь включал принятие душа и процесс санитарной обработки. Поскольку Буна был большим, переполненным сверх нормы лагерем, немцы часто заставляли нас проходить процедуру дезинфекции, запомнившуюся мне главным образом из-за порошка, которым нас посыпали. Антисептик вызывал зуд и раздражение на коже.

После каждого душа мы выходили голые и мокрые и бежали в жилые помещения, где нас ждала одежда. Погода портилась, становилась все холоднее, и к декабрю стало уже совсем холодно. Полотенец нам не давали, и заключенные после таких пробежек по холоду часто простужались, а многие заболевали пневмонией, которая в те дни была очень заразной и смертельно опасной болезнью. Это приводило к многочисленным жертвам.

Воскресенья во всех лагерях Аушвица были выходными, и каждое воскресенье мы проходили через один и тот же кошмар: нам брили головы тупыми бритвами или стригли наголо машинками. Волосы удаляли не только с головы и лица, но и со всего тела. В конце «выходного» заключенных выстраивали для демонстрации «стрижки Аушвиц».

Чистоте в лагере немцы уделяли первостепенное значение. Постороннему человеку лагерь казался чистым в санитарно-гигиеническом отношении. Узенькие улочки между блоками содержались в хорошем состоянии, и заключенные регулярно подметали их. Разбросанные по всему лагерю блоки были окрашены и выглядели вполне презентабельно. Уборка в жилых помещениях проводилась ежедневно, полы тщательно подметали и мыли. Трехъярусные койки были расставлены удобно и не слишком тесно. По утрам мы заправляли постель, туго натягивая одеяла, что создавало визуальную иллюзию чистоты и порядка.

Да, это была всего лишь иллюзия. Из-за переизбытка заключенных некоторым приходилось устраиваться на узких койках вдвоем. Матрасов не было, и мы спали на мешках с опилками, которые при длительном использовании покрывались пылью. Одеяла никогда не меняли и дезинфицировали их только в особых ситуациях. Большинство их были порваны и протерты насквозь. Деревянные койки кишели блохами и клопами, которые очень мешали спать по ночам. Полная уборка спальных помещений, проводившаяся каждые три или четыре месяца, ничем не помогала.

Каждое воскресенье мы проходили через один и тот же кошмар: нам брили головы тупыми бритвами или стригли наголо машинками. Волосы удаляли со всего тела.

Еще одним врагом, с которым мы вели ожесточенную войну, были вши. Немцы боялись распространения по всему лагерю тифа, переносчиками которого как раз и являются вши. Проверки проводились часто, и мы делали все возможное, чтобы предотвратить заражение. К счастью, мне удалось избежать этой болезни.

Поскольку мы прибыли в лагерь в конце августа, нам выдали летнюю лагерную форму: рубашку, которая служила курткой, полосатые штаны из тонкой ткани, майку и шапку. Одежду меняли каждые несколько недель, и чинить ее приходилось бесконечно. Вместе с униформой мы также получили обувь на деревянной подошве, которая никак не соответствовала размеру ноги. Иногда попадались башмаки двух разных размеров, причем в наихудшем, какое только можно вообразить, состоянии. Чаще всего обувь брали из конфискованных у евреев вещей. Ходить на деревянной подошве было очень тяжело и неудобно, и на ногах часто образовывались мозоли и ссадины. Чаще всего обувь доставалась уже изрядно изношенная, и нам не давали шнурков, вместо которых приходилось использовать тонкую проволоку. Так же поступали и с оторвавшимися пуговицами. Поношенная одежда порой больше напоминала лохмотья. Заключенные-ветераны, получая носки и нижнее белье, говорили, что многие из этих вещей пошиты из талитов, еврейских