Кладовая солнца. Повести, рассказы - Михаил Михайлович Пришвин

Начнет с одного, кончит совершенно другим и, закончив речь, сам себе очень наивно удивляется: вот куда я прилетел! и право, товарищи, сейчас не могу разобраться.

Этика социализма

Этика социализма в том, чтобы маленькому вдунуть душу большого.

Молодым

Паустовский написал повесть «Преодоление времени», под чеховскую «Степь». Опыт очень интересный: внимательное разглядывание мелочей жизни в добром расположении к человеку, оказывается, дает материал, который писатель может преподать читателю почти без всякого обмана.

Можно сюжетом объединить предметы, а можно просто любовью родной земли и людей, как сделал это Чехов в «Степи». Паустовский это и подхватил у Чехова.

Не на сюжете надо стоять, конечно, но сюжетом надо пользоваться.

Вот хорошо бы об этом написать, с целью показать молодым возможность всякой литературы, независимой от сюжета.

Натурализм

Натурализм в искусстве я раньше понимал как известное отношение художника к натуре или как дробь, в которой числитель – субъект (художник) очень маленький, а знаменатель – объект (натура) очень большой.

Но есть и такое понимание натурализма, как явления, связанного с развитием естествознания (дарвинизм и т. п.): не натурализм, а скорее биологизм.

Мастера жизни

Один человек жизнь и счастье свое отдает в борьбе за правило или метод, а другой в поисках счастья борется со всякими привычками.

Есть мастер такой: кует железо людям на руки и привешивает замки на уста. И люди называют кандалы свои привычками.

И есть мастер на то, чтобы привычки у людей разбивать.

Отвлеченная мысль

Отвлеченная мысль уходит, а частности остаются в отчаянии и страданиях оттого, что их не взяли с собой. Почему же и вправду их не взяли? Почему отвлеченная мысль никогда не берет с собой всего и непременно оставляет малых, обойденных, обиженных? Не та ли самая обида, какую испытывают в творчестве природы миллионы брошенных и не имеющих возможности прорасти всяких семян? Не есть ли и адская борьба за существование последствием такого творчества?

А когда поезд начинает двигаться вперед, мы видим из окна, как близкие предметы уходят назад и только очень далекие, как звезды, остаются наравне с нами: все близкое, только близкое от нас отрывается!

Что же нам остается делать в утешение близких: не мыслить, не ездить, не двигаться? А мысль есть непременно движение…

Условия роста

Надо исходить из той мысли, что каждому суждено испытать время, когда он примет все на себя, как борец. В каком-то смысле правильно говорят, что один в поле не воин, но каждый, кто боролся, знает, что в решительный момент борьбы каждый все берет на себя и некогда ему оглядываться в надежде на помощь.

Пусть потом окажется, что это было сражение и в нем было множество воинов, согласованных между собой. Но в душе героя остается навек божественное мгновение, когда он был единственный и всю тяжесть борьбы брал на себя. А бывает и не сражение, а просто растет человек, и приходит такое мгновение, как условие роста, что непременно нужно найтись самому.

Кто нянчился с каждым из нас, когда мы попадали в борьбу, определившую на всю будущую жизнь нашу личную победу? Сами, только сами боролись мы, но почему-то когда видишь другого в такой же борьбе, то жалеешь его и соблазняешься понянчиться с ним.

Дело жизни

Вдруг понял истоки основной своей мысли об искусстве как образе поведения: это происходит из потребности жизненного утверждения искусства как необходимого или, может быть, даже главного «дела», требующего очень больших затрат, если не жертв.

Это «дело» можно назвать делом жизни, потому что оно есть путь к свободе. Художник наивен в сознании этого пути, но посмотрите, кто больше его трудится и кто больше счастлив в этом труде: нет никого одновременно и более связанного, и более свободного. Посмотрите на художника, он страшен своими жертвами. Сколько на этом пути убитых, раненых, калек. И где, в какой войне бывает атака такая, чтобы из тысячи один достигал своей цели и праздновал в красоте победу свободы и человека.

И как же это не поведение, если миллионы трудящихся людей, понимая красоту, участвуют в победе и обретают в ней огромное облегчение в своем труде.

Так вот я и понял, почему я ищу в искусстве «поведения», – я тем самым ищу тождества своей личности с действительным миром. Таково поведение художника, и таков истинный путь к свободе.

Работа воображения легко поддается управлению и вообще готова к услугам. Дело не в воображении, а в поведении.

Рождение художника

Счастье везде одинаково, и в природе, и в человеческом обществе. Это неведомая нам рука бросает тысячи семян, чтобы одно проросло, и когда оно прорастает – это счастье. Так елки сеют своими шишками, осинки, одуванчики. Так тысячи тысяч людей берутся за кисть, за перо, за смычок, чтобы один вырос и дал новый посев.

Одежда фактов

Облекаясь в слово, какой-нибудь еще безыменный факт тем самым делается достоянием человеческого общества. И от устного имени переход к имени написанному есть тоже событие, как бы второй этаж сознания.

Поэтому-то вот и видишь часто книги совершенно бездарные и тем не менее значительные. Даже самая элементарная переписка сделанного имеет значение.

Очистка семян

Завет, преподанный Марксом, состоял в философии действия (изменения среды) – это самое главное. Требуется от человека присвоение лучшего в прошлом с целью посева его в будущее.

Роль человека – очистка семян истории.

Охотничья философия

Охотник Колосов дал мне на день свою гончую собаку Полазку и попросил дать ей лизнуть мою руку. Когда Полазка лизнула, хозяин сказал:

– Вот вам поводок, отведите немного и пустите, она пойдет на розыск, и не смущайтесь, если не скоро вернется: раз она вам палец лизнула, она, пусть тысяча человек будет в лесу, вас не потеряет.

Так и было, я пустил Полазку, и она пропала. Долго я верил словам хозяина, но потом стал колебаться. И как не колебаться? Ведь я же сам иногда, мне кажется, теряю себя, и так основательно, что, только вспомнив Декарта: «Я мыслю, значит, я существую», – по доверию к философу, начинаю себе доверять. Но как же собака, только лизнув мой палец, не смешает в лесу и на дорогах мой след с чьим-нибудь другим?

Так долго прошло, и вдруг послышался лай, и все ближе