Гномон - Ник Харкуэй

Он не сразу понял, что я ухожу из Огненных Судей.

Поймет ли она, что Диана Хантер сама была Судьей? Была, но перестала из-за Анны Магдалены?

В своей истории Афинаида стремится воскресить в нижнем мире — да, потерянного ребенка. Предположим, Хантер считала Систему своим ребенком. Что тогда? Это карта? План не в действии, но в статике?

К окончаниям и апокатастасису.

Кто же тогда закроет сделку? Не Смит. Заявленный интерес Лённрота остается темным.

Стеганография повсюду.

Да. Но все же.

Нейт вздрагивает и поднимается. Сотрудники посольства заняты работой, так что она просто машет им на прощание из дверей и уходит. Только посол замечает ее уход, и то — едва. Дела этого маленького острова для большого мира — любопытный курьез. Об этом его жители все время забывают.

* * *

На улице снаружи инспектор поднимает глаза, но видит не успокаивающую странность белых лондонских небоскребов, растущих футуризмом из старого города, но архитектуру одновременно конструктивную и человеческую, состоящую в этот миг измененного восприятия из одних лишь линз. Весь мир утыкан электронными глазами — от светофора на перекрестке и частных защитных систем бутиков до людей, говорящих на ходу в устройства, неизбежно связанные с электронным поплавком в невидимом небе. Система хороша до тех пор, пока нерушима и беспристрастна. Иначе она превращается в чудовище.

Женщина в плену у демона, сотканного из глаз.

Огненный Хребет. Огненные Судьи. Хантер считала, что Система заражена или искажена.

Она была права.

У вселенной рак.

Да. Очевидно, рак. Призраки в проводах. Акула. Нечто зловещее: Смит или Загрей.

Если бы Смит был один, на том бы все и закончилось, но Смит не попал под автобус и не упал со скалы, его разорвали на куски в подземном тоннеле. Символично. А Лённрот может проходить сквозь стены.

Значит, все не закончилось, но она это и так знала.

Она идет, шагает, чтобы обогнать предательскую волну адреналина, которая наполняет ее бешеной энергией паники и злости. Пока она не выбрала направление, но все равно движется, все дальше уходя от Ваксы и холодного сочувствия посла. Шаг за шагом, потому что, если остановишься, упадешь. По-прежнему не зная, куда направляется, она подходит к трамвайной остановке, резко протискиваясь перед группой студентов юрфака с тяжелыми ящиками, полными бумаг, так что вслед ей несется возмущенное «Извините!». Она отмахивается, думая, что даже пешеходное движение подчиняется законам приливов и отливов. Сегодня утром кто-то другой выполняет работу Смита: город не встал.

Она чувствует ярость, ритм жизни Дианы Хантер — в Эфиопии Бекеле, в его Лондоне; в Кириакосе и Мегалосе; в Афинаиде и ее демонах, в ее мертвом сыне: вот как она воспринимала Систему — это горькая смесь. А Гномон, умнейшее орудие Смита, похоже, оказался присвоен сознанием Дианы: из кукушкиного яйца вылупилась не кукушка, а совсем другая птица.

Или — не присвоен, не украден, но предназначен. Предвиден и предусмотрен, как и все остальное. Что, если страх Дианы перед вторжением был так же срежиссирован, как и все остальное?

С этими мыслями приходит и более темное осознание: Диана Хантер знала — заранее, — как умрет Смит.

Знала или отдала такой приказ.

* * *

Она сидит под навесом на остановке, когда тихий перезвон сообщает, что сравнительный анализ данных по «крови, волосам и налогам» завершен. Нейт просит Систему сказать, когда приедет следующий трамвай, и начинает читать.

Диана Хантер годами платила налоги с почти монотонной регулярностью. Ее официальная биография, если отматывать со скандального выхода на пенсию к краткой литературной славе, а потом — к административным постам в разных не-совсем-правительственных организациях Системы и первой работе в архивном отделе сельхозэкспорта в Министерстве иностранных дел, оказывается невыносимо скучной. Все прекрасно складывается, объясняет и запоздалый бунт перед лицом старости и неизбежной смерти. Обычная, предсказуемая, материальная женщина.

Только ничего не складывается. Да, профессиональная жизнь ясная и четкая, а вот личные предпочтения — болото. Первую часть жизни она покупает невыразительно: простое нижнее белье, редкие романтические отклонения; простые платья, юбки и брюки, редкие вечерние наряды — все стандартные, готовые и невыразительные. Так же она покупает мебель, продукты и алкоголь. Все показатели монотонно не отходят от медианы.

Медиана и есть ключ: не просто средний рядовой человек, незаметный, а характер, точно совпадающий с большинством людей в ее демографической группе. Не человек — образец.

Это не личное дело, а книга-призрак, точнее, книга о человеке-призраке.

Когда Диана-бюрократ становится Дианой-писательницей, все меняется, но снова предсказуемо. Образцы волос указывают на бессонницу, повышенное употребление алкоголя и кофеина, а траты колеблются в строгом соответствии с сердцебиением публикаций и гонораров. У нее появляются капризы, черты коллекционера, необычные вкусовые пристрастия. Когда она увлеклась семиотикой? Откуда взялся интерес к значению и значимости, игривой академической сюрреальности и философии личности? Ладно, предположим, она изучала это все в сети. Переписывалась, читала и думала. Она изначально была невыявленным Эйнштейном или Рамануджаном — офисным мыслителем, который вышел из тени после десятилетий молчаливых раздумий, сразу владеющим сложными понятиями, которые явились словно из ниоткуда. Она заново изобрела колесо Витгенштейна. Ладно.

Но если обработать физические данные по жизни этой женщины, алгоритм описывает совершенно другой характер: резкие выбросы на винтажную посуду, покупки одежды от Маккуина с аукциона и дорогих предметов во временных бутиках, о которых узнают по слухам. Шопинг для нее — вызов, даже искусство. Алгоритм предполагает антикварный домик, набитый редкостями и сувенирами, скопившимися за долгие годы, описывает человека, который, повинуясь минутному порыву, покупает уникальные диковинки. Если принять во внимание библиотеку и картины, расхождение усиливается: вообще нет пересечений, ни следа жизни в медиане. Даже поверхностный коннектомный анализ дома Дианы Хантер, который может провести коммерческий сервер, четко указывает: эта женщина была такой всегда. Нет линии перелома. Боль, изменения — да, но ни следа резкого поворота. Травматические события лишь меняют направление движения.

Похоже, есть две Дианы Хантер — настоящая и призрачная.

Что получится, если начать с образцов волос в качестве исходной точки, убрать имя и связанную с ним историю как фактор поиска? Тогда данные интерпретируются иначе, биография переезжает в другую часть графа: тяжелый интеллектуальный труд, связанный с циклическим ритмом управления долгосрочными проектами творческого и аналитического толка, вроде масштабного архитектурного ансамбля или урбанистики. А если отследить ДНК по местам хранения и сличить со списком пациентов и клиентов, а потом связать эти списки перекрестными ссылками — нет никого по имени Диана Хантер. Это выдуманное имя, чья-то маска.