Гномон - Ник Харкуэй

— Вы всё можете прочесть в протоколе.

Не могу.

Она молчит и вежливо ждет продолжения. Он тяжело кашляет, снова дышит через трубку.

— Был такой человек, Смит. Один из ублюдков, которые перестают стареть где-то лет в сорок с небольшим. Не толстеют они, только морщинки появляются.

Она кивает:

— О нем я знаю.

Эмметт моргает:

— Правда? Интуиция следователя?

— Он мертв.

— Вот как. Наверное, стыдно этому радоваться.

— Он был главным?

— Нет, женщина.

— Какая женщина?

— Имени мне не называли. Я не ей подчинялся, а ему. Но она была специалистка, всем заправляла. Пришла в перчатках и марлевой маске, ушла, когда все закончилось. Холодная словно камень. Вот какая ирония.

— В чем тут ирония?

— Они называли себя Огненными Судьями. Я сказал, мол, корпоративы у вас наверняка огонь. Даже не усмехнулась.

Вот и всё, несколько слов. Диана Хантер была из Огненных Судей. Пошла против своих? Или она одна сохранила верность, а остальные предали?

— А что вы можете сказать про Дорожный траст?

— Слышал о таком. Это правительственная контора, тут даже мелкий шрифт читать не надо. На все есть разрешения, все оформлено, все для общего блага. Так и взялись за дело.

— И?

— И ничего. Ее там просто не осталось достаточно, чтобы восстановить личность. Терапевтическое удаление, но она не умерла, и так все же лучше, чем было прежде. Конец, спокойной ночи. Такая жизнь у врача. Против Бога счет не пишется, потому что он жульничает.

— Но потом было дознание Дианы Хантер.

Эмметт резко поднимает взгляд:

— Да.

— Она умерла.

— Да.

— И Смит снова приходил.

— Не думаю, что он хотел ей смерти, если вы об этом думаете.

— А чего он хотел?

— Хотел что-то получить. Очень хотел. Но не смог.

— Он упоминал об Огненном Хребте?

Эмметт колеблется:

— Может быть. В какой-то момент он ей что-то шептал, я только половину расслышал. Может, он и говорил «Огненный Хребет». — Доктор пожимает плечами. — Или что-то другое.

Эмметт снова кашляет, Нейт видит кровь на его платке.

— Омерзительно, — говорит он. — Я знаю. Но все будет хорошо. Медленно, но верно, так они мне говорят.

— Я рада, — отвечает Нейт, а потом: — У вас отравление каким-то хлорорганическим соединением. Не саркоидоз и не сифилис.

Он кивает:

— Да. Я знаю. Я же врач.

— Вы должны кому-то сказать.

— Не нужно. Вы ведь уже здесь.

— Я имею в виду, вам нужна медицинская помощь.

С жуткой кровавой улыбкой он указывает на свой «акваланг».

— Мне ее оказывают, инспектор. Так написано в моем личном деле. И что, если мое заболевание все-таки заразное? Я бы не хотел, чтобы моя жена тоже заболела. А это некоторым образом подразумевается ситуацией, не так ли?

Он снова хмыкает.

Некоторое время оба молчат. Инспектор слушает хриплое дыхание Эмметта, слушает, как он втягивает воздух из акваланга. Потом встает, и он провожает ее до двери.

— Задай им жару, — говорит он на прощание.

* * *

С верхней площадки трамвая Нейт смотрит на низкое и белое зимнее солнце.

— Вам будет спокойнее знать, что доктор Эмметт идет на поправку.

— О да.

— Вы выразили беспокойство, его личное дело направлено на проверку терапевту высшей категории. Симптомы и назначения были подтверждены. Ему скоро станет лучше.

Инспектор кивает:

— Конечно.

* * *

Трамвай останавливается неподалеку от ее подъезда. На единственной известняковой ступени сидит группка бразильских туристов. Они виновато смотрят на нее, будто совершили какое-то преступление, и убегают искать другой насест.

Она почти вошла. Где-то там стоит принадлежащая ей кровать. Удобная и привычная. Мысль о том, чтобы в нее лечь, обладает отчаянной привлекательностью. Как только она поднимется по лестнице и откроет дверь, можно будет наконец расслабиться, пусть и ненадолго.

Но Нейт садится на ступень у подъезда, где только что сидела юная девушка, и начинает плакать.

Поначалу она готова приписать внезапный и не свойственный ей всплеск эмоций усталости и, вероятно, посттравматическому стрессу. В конечном итоге за последние несколько дней ей пришлось осознать очень много плохих вещей. Естественно, это вызвало негативную эмоциональную реакцию. А может, дело в ярости: Нейт упустила подозреваемого и одного из ключевых информаторов, а такое с ней нечасто происходит. Лённрот играет с ней, водит за нос; у нее столько информации, которую надо собрать воедино, и не в Лённроте дело, точнее, не только в Лённроте. Нейт чувствует опустошенность, будто играет себя как роль, а не живет по-настоящему.

Это дело. Она столько знает, почему же чувствует, что все еще ничего не понимает?

Может, поэтому она сейчас плачет: это профессиональное унижение, а не гнев, стыд или усталость. Ее жизнь не предполагалась такой. Она не такая. Не волк-одиночка, как бы ей ни нравилось им притворяться. Она — верный помощник. Только теперь выяснилось, что ее хозяин неверен, и ей больше некуда идти, лишь домой.

Дружелюбный пьяница, который, судя по всему, ищет местечко, чтобы опорожнить мочевой пузырь, желает ей доброго утречка. Нейт думает, что формально уже действительно утро. Она даже не обращается к Свидетелю, чтобы узнать, кто он такой.

Нейт встает и поворачивается к двери, но вдруг понимает, что не может войти. Поэтому она рыдала на пороге: не из-за травмы или ущемленной гордости, а просто от отчаяния.

Она не может войти. Не может, потому что ее дом принадлежит врагу. Ощущение безопасности в нем — иллюзия. Что может сделать рассказчик с ее убийством — прямо сейчас, сегодня? Пикантный поворот сюжета, позволяющий избавиться от помехи и подготовить сцену для драматического отмщения: в главной роли — специально подобранный офицер Свидетеля.

Она не может войти.

С тяжестью, которая рождается где-то в пояснице и растекается в ноги и пальцы, она берет свой терминал и взвешивает его на ладони, а потом открывает Кальмара. Интерфейс мигает курсором в командной строке. Секунду она просто смотрит на него, затем печатает общее указание, а не информационный запрос. Почти мольбу.

ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА.

Краденые аналитические алгоритмы разбирают запрос, и Кальмар отвечает: