Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Сохранившиеся письма относятся ко времени военных походов. Когда царь находился в Москве или кружил по подмосковным монастырям и дворцовым селам, надобность в посланиях отпадала. Но не пропадала тревога царя за родных. Поэтому царь предпочитает посылать близких людей справиться об их здоровье. Это и «честно», и не столь хлопотно.

Царевны — «государины светы» — не оставались равнодушными к заботам царственного брата. Они требовали положенное и обижались, если по каким-то причинам Алексей Михайлович обходил их. Дело доходило до комичного: будучи на малом водосвятии у Донского монастыря, Алексей Михайлович спохватился, что забыл в посылке справиться про сестер. Похоже, это было особенно опасно на фоне внимания царя к царице. Исправляя оплошность, Тишайший написал Матюшкину, который на этот раз остался дома: «Нарядись в ездовое платье (то есть изобрази, что послан от царя. — И.А.) да съезди к сестрам, будто ты от меня приехал, да спрошай о здоровье»[459].

Как ни странно, писем, адресованных царице, не сохранилось. Но это не значит, что Алексей Михайлович был менее внимателен к супруге и детям. Так, благодаря его неустанным заботам, стало меняться содержание обучения царевичей и даже царевен. Ясно, что приглашение Симеона Полоцкого для обучения царевны Софьи могло случиться лишь с ведома и согласия Тишайшего[460].

Жизнь царских детей не была скучной. Детей баловали, одаривали игрушками, устраивали катание на санях, лошадях, стрельбу из лука. Не всегда ясно, какое участие в забавах принимали сами царицы и царевны. Во всяком случае, если женская половина дворца все еще оставалась для царских дочерей клеткой, то клеткой золоченой. Впрочем, и в этой клетке вскоре зашатались прутья.

Внутренние трудности шли рука об руку с трудностями внешними. К 1658 году стали очевидными все промахи, допущенные русской дипломатией, переоценившей слабость Речи Посполитой, прочность своих позиций на Украине и готовность Швеции к уступкам. На деле получилось все наоборот, и Московское государство вынуждено было возобновить борьбу в крайне невыгодных для себя условиях, которые к тому же имели тенденцию к дальнейшему ухудшению.

В начале 1658 года с немалыми для себя потерями Речь Посполитая заключила военный союз с Империей и Бранденбургом против Швеции. Потенциально этот дипломатический успех короля оборачивался против Алексея Михайловича: теперь Польша могла ужесточать свою линию в отношениях с Московским государством. Благоприятно складывалась для Речи Посполитой и обстановка на Украине. Отныне даже возобновление войны не было столь страшно, как два года назад, когда страна, казалось, была на грани гибели.

В конце июля 1657 года умер Богдан Хмельницкий. Для Украины настала эпоха, которую сам народ точно окрестил Руиной. Раздоры, смуты и междоусобица охватили страну, и без того уставшую от долгой «казацкой войны» за независимость. Даже вчерашние противники были поражены переменой, происшедшей с казаками, еще совсем недавно способными к общему единодушному порыву. Теперь верх взяли честолюбцы, жаждущие власти и богатства. Они пеклись прежде всего о собственных, эгоистических интересах — и толкали страну в Руины.

Преемником Хмельницкого стал Иван Выговский, человек неглупый и склонный к интриге. В казаках он оказался случайно. Будучи шляхтичем, Выговский боролся с казаками и угодил в плен, где приглянулся Хмельницкому своей ловкостью и преданностью. Он быстро продвинулся и в последние годы занимал должность войскового писаря. Богдан, по-видимому, надеялся, что писарь поможет удержать гетманскую булаву его сыну Юрию. И ошибся. Выговский не страдал от избытка благодарности и считал, что тяжелая булава более подходит ему. Пока грозный батька был жив, Выговский заискивал и трепетал, но едва тот сомкнул очи — принялся интриговать, тотчас запамятовав о клятве относительно молодого Хмельницкого, и в конце концов оттеснил его от гетманства.

Как ни ловок был Выговский, он не имел ни авторитета, ни влияния Богдана. Больше того, в этом он уступал даже многим полковникам: казаки помнили о его близости к шляхте и о том, как он, не вынимая сабли, «добыл» свои прежние должности. Зато в руках войскового писаря находились все тайные нити: он знал, с кем и как говорить, кого с кем сталкивать и кому что обещать. Здесь он превзошел всех своих соперников. Наконец, он не случайно склонял спину перед царскими посланцами, заверяя их в своей безграничной преданности и послушании. В Москве твердо считали, что войсковой писарь больше чем свой — он весь свой.

Выговский стал гетманом, не заручившись поддержкой большинства казачества, как ставленник части старшины. Тотчас же явилась оппозиция. Казацкие полки, тесно связанные с Запорожьем, выдвинули против Выговского полтавского полковника Мартына Пушкаря. Пушкарь принялся забрасывать Москву известиями об изменнических замыслах гетмана. Но все было напрасно. Алексей Михайлович и его окружение сделали выбор. К тому же Выговский ловко оправдывался и чернил своего главного противника, поднявшего «мятеж».

Все это, конечно, говорило не в пользу зашоренных московских политиков, исходивших из собственных симпатий, а не из фактов. Правда, за привязанностью к Выговскому стоял еще и расчет (как оказалось, ошибочный): новый гетман казался сторонником порядка, столь почитаемого в Кремле, в противовес беспорядку, который олицетворял Пушкарь. Кроме того, из «замятии» надеялись извлечь выгоду: воспользовавшись слабостью гетманской власти, навязать ей новые договоры и заставить безусловно исполнять прежние. С точки зрения Москвы, умерший гетман не раз преступал пожалованные ему права, особенно в части дипломатической. Но то — Хмельницкий. Памятуя о его заслугах и силе, с ним считались и на многое закрывали глаза. С Выговским казалось все проще. Уж он-то будет покладистым и не станет выступать от имени всей Украины! Сам Выговский давал повод так думать. Чтобы выбить из-под ног обвинение в беззаконном захвате гетманской булавы, он испросил у царя разрешение провести новые, «правильные» выборы. Подобное обращение за разрешением многого стоило — не случайно некоторые историки именно с этого момента и начинают отсчитывать историю «постепенного угасания украинской государственности»[461]. Разумеется, столь верноподданнический шаг был высоко оценен Алексеем Михайловичем, и Выговский, заручившись полной поддержкой Москвы, упрочил свое положение.

Парализовав на время Москву, новый гетман с помощью татар подавил выступление оппозиции и разбил Пушкаря. Но что его ждало далее? В известной степени последующие шаги Выговского были определены чувством самосохранения. Именно переметнувшись на сторону Речи Посполитой, он получал возможность поторговаться и повысить свою цену — ведь Варшаве он оказывался более нужен, чем Москве.

Однако, столкнувшись с шатанием казачества и старшины, Москва все чаще задумывалась о необходимости упрочения царской власти в Малороссии, для чего считала нужным ввести гарнизоны в крупные города. Это не было оговорено в переяславских статьях, потому правительство медлило, старательно прощупывало настроения казаков, старшины, городского населения. Выговский умело воспользовался ситуацией. Сам писал о царских войсках в украинских городах, столь нужных для обуздания своевольников, и одновременно пугал Войско потерей всех вольностей, обращением в холопов. Особенно веской стала его аргументация после появления царских воевод в семи украинских городах. Не по сердцу пришлись старшине и настойчивые расспросы царских посланников о войсковых расходах. Москва не покушалась на собираемые налоги, но требовала, чтобы деньги исправно шли на выплату жалованья казачеству. Старшина усматривала в этом посягательство на свои права.