Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов

class="p1">— Как помираем?! — едва не заплакал Яшка. — Не помираем вовсе! Меня рябинники на расстрел вели, а я не помер! И на «Русле» не помер! В морду тебе дам, Сенька!.. Господь нас видит! Мы же тут все вместе, как цыплятки у курочки! Нас ему легко спасти, только дунет с неба, и полетим на волюшку!..

— Бог нас спасёт, Сеня! — твёрдо ответил Федя. — Не вводи во грех!

За бортом буксира бушевал пожар, в душегубку трюма проникал запах нефтяного дыма. В густом и спёртом воздухе тихие голоса растекались, как масло. Челубеев унялся и сполз по трапу на стлань. Сдавленно подвывала Катя. Низкий железный потолок с отсветами огня был как отрицание бога, а роды в этом пекле словно бы означали, что надежды никогда и не было.

Иван Диодорыч тяжело передвинулся поближе к Мамедову.

— Хамзат, дай наган, — тихо попросил он.

Он помнил, что в нагане Хамзата Хадиевича имеется один патрон.

Мамедов покосился на Алёшку. Алёшка уже сомлел.

— Думаэшь, не пэрэждом пожар? Желэзо вэдь кругом…

— Скоро мазутный бункер взорвётся, — спокойно пояснил Иван Диодорыч. — Обшивка лопнет. Мы утонем. Не хочу этого ужаса для Катюши…

Мамедов полез рукой за спину и вытащил наган.

— Лёшку… сможешь? — забирая оружие, еле выговорил Иван Диодорыч.

— Руками умэю.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Справимся, Хамзат?

— Мы с тобой нэ малчики, Ванья.

Иван Диодорыч видел, что Мамедов сделает всё, как надо. Он сильный мужик. Правильный. Настоящий друг — таким был только Митя Якутов. Иван Диодорыч чувствовал: они с Мамедовым очень похожи. Оба — бобыли, оба стареют, оба выброшены из жизни гражданской войной. Оба приняли в сердце детей Дмитрия Платоновича и даже поверили, что стали отцами, а судьба решила по-своему. Однако им обоим хватит сил для последней милости.

В полутьме, духоте и зное кубрика Иван Диодорыч понял, что рухнула в пустоту опора под ногами — но в падении он возвращается к себе, ведь ничего, кроме себя, у него уже не осталось. Ещё недавно он корчился от невыносимой жалости, а сейчас был готов застрелить Катюшу, потому что в сострадании перешёл какой-то предел, и теперь надо вставать и вцепляться судьбе в глотку.

А Катя вдруг закричала — не так, как раньше, а в полный голос.

Ей показалось, что в ней, распирая её изнутри, ожила какая-то мягкая и жуткая клешня: она раскрывается, и невозможно это остановить. Затопляя, волнами накатывала боль. Собственное тело уже не принадлежало Кате — им управляло что-то инородное, беспощадное. Сознание у Кати меркло. Всё происходило само, без неё, и Катя была здесь лишней, мучительно чужой себе.

Иван Диодорыч сунулся за дырявую занавеску.

— Ну с богом, пошло! — говорила Стешка, что-то делая с Катей. — Тужься!

Катя повернула к Ивану Диодорычу мокрое, белое, сумасшедшее лицо.

— Больно!.. — простонала она. — Как больно, папа!..

Она не узнавала Ивана Диодорыча — или же он для Кати слился с отцом.

— Я привела Рому к дяде Ване!.. Я виновата!.. Скажи дяде Ване!.. Я умру!..

— Не умрёшь, доченька! — пообещал Иван Диодорыч, вытирая Кате слёзы.

И Катя снова закричала — свободно, во всю силу.

Этот дикий крик и услышал Петька Федосьев.

Он обшаривал пароход, искал Горецкого, но пароход был пуст: в рубке, в каютах, на камбузе, в машинном отделении — никого… Левый борт полыхал, над затоном висел нефтяной дым, Федосьев кашлял. Куда исчезла команда? Где Ромка? Что случилось на судне?.. И вдруг из-за переборок донёсся женский крик. Федосьев сразу понял: это Катя, и она кричит в кубрике!

Скобы на двери в кубрик были обмотаны проволокой. Ломая пальцы, Федосьев отгибал толстые стальные нити. Кто их здесь накрутил? Ромка?.. Зачем?.. Запер кого-то в кубрике и побежал за помощью?.. Куда? Почему не на «Гордый»?.. Почему Катя в трюме вместе с пленниками? Она по-прежнему заложница?.. Почему Ромка не вывел её на берег?.. Она зовёт на помощь?..

Федосьев вытащил револьвер и распахнул дверь — из тёмной железной утробы трюма, как из чрева печи, его опалило пыточным жаром. В застойном дымном мареве Федосьев разглядел на трапе Мамедова.

— Стоять!.. — рявкнул Федосьев, наводя на него револьвер.

Но снизу, из удушливой глубины кубрика, внезапно грохнуло — это выстрелил Иван Диодорыч. Федосьев не был ему другом, к тому же целился в Хамзата — о чём тут размышлять?.. Петька Федосьев выронил револьвер и боком повалился в дверной проём — прямо на Мамедова.

…Команда выбиралась из трюма, и дымный воздух над затоном казался свежим и благоуханным, как в райском саду. Сомлевших Митьку Ошмарина и Дудкина вытащили под руки. Все дышали по-собачьи — открытыми ртами. Боцман Панфёров изнурённо сел на скамейку, будто завершил долгий путь, а Павлуха Челубеев опустился на карачки, отвесив брюхо, и сипел. Серёга Зеров взял на камбузе ведро на верёвке, черпал воду из-за борта, где не плавала нефть, и плескал на товарищей. Мамедов почти вынес Алёшку.

— Иди оклемайся! — выгнала Ивана Диодорыча Стешка. — Я тут сама!

Затон горел. От нефтеперекачки осталась лишь какая-то чёрная скорлупа, торчащая из плавучего костра. Пылающее озеро уже доползло до пароходов, стоящих вдоль дамбы, и пароходы тоже горели. «Лёвшино» горел левым бортом. Всё горело. Клубился глухой дым, в его разрывах сияло небо.

И вдруг надстройка буксира так знакомо дробно загрохотала, а носовую палубу взрыли фонтанчики щепок. Панфёров в изумлении вскочил на ноги — поперёк груди у него зияла строчка из трёх кровавых дыр — и упал ничком.

— Пулемёт!.. — заорал Серёга Зеров.

Откуда-то с берега по «Лёвшину» стегали очереди.

Команда ошалело ломанулась обратно в надстройку, только Сиваков и Подколзин кинулись с носа буксира на берег — и тотчас покатились по траве, пробитые пулями. Пули прошивали насквозь тонкие стены надстройки.

А рядом вдруг взорвался пароход «Скобелев»: в его окнах блеснуло, и брызнули стёкла. В тёмную муть над трубой взлетели обломки досок, лоскутья железа от крыши и спасательные круги. По «Скобелеву» ударили из пушки. Точнее, ударили по «Лёвшину», однако попали в «Скобелева».

Мамедов пихнул остолбеневшего Нерехтина в проход надстройки.

— Альоша, в машину! — оглянувшись, крикнул он. — Ванья, это Горэцкий!

— Горецкий?.. — потрясённо переспросил Иван Диодорыч.

И сразу ему всё стало ясно. Горецкому не удалось уничтожить команду буксира в кубрике, и он приказал обстреливать «Лёвшино» из пулемётов и орудия — Иван Диодорыч видел эти пулемёты и пушку возле резервуаров. Как бритвой по горлу, Ивана Диодорыча полоснуло острой ненавистью. Какой же он настырный, этот подлец! Как бесстыжа его жажда обменять живых людей на золото — или что у него там в