Солги обо мне. Том второй - Айя Субботина

для самозащиты. В последний раз от бил меня так сильно, что мне нужно гораздо больше времени для восстановления. Так что еще одни побои я могу просто не пережить. - Мне показалось, я видела тебя там.

В темноте плохо видно, но кажется он утвердительно кивает.

— Как поживает Сабуров? - его следующий вопрос. Мягкий, почти трезвый. Почти как будто совершенно нормальный. Таким же тоном он мог спросить, как я сходила к косметологу или на маникюр.

Я даже рада этому полумраку, потому что лицо наверняка выдает меня с головой. Я могу притворяться о чем угодно и как угодно, но когда речь заходит о Меркурие - все мои защитные паттерны одновременно выходят из строя.

— Я задал вопрос, Ника, - уже жестче давит Олег.

— Не очень понимаю, почему этот вопрос адресован мне.

Это хуже, чем если бы я действительно не понимала, откуда ветер дует, но лучше, если продолжу молчать. Он раньше не спрашивал меня про Максима. Ни разу с тех пор, как привез в Норвегию и после нашего возвращения. Эти вопросы начались в последнее время. Практически одновременно с тем, как у него вызрела очередная садистская идея изолировать меня от моей собственной жизни. Значит, он в курсе о том, что мы виделись.

Господи, что еще он знает?

— Все ты прекрасно понимаешь, сука, - противно скалится Олег и тычет в мою сторону зажатой в руке бутылкой, как будто за моей спиной полный дом других женщин, и нужно обязательно уточнить, кто именно - самая гадкая и недостойная. - Он уже сказал тебе? Поделился болью?

Чем больше странных вопросов он задет, тем опаснее на них отвечать. Конечно, я знаю, что психопат может избить и просто так, формальный повод он вытянет буквально из пустой шляпы, как фокусник - кролика. Однажды, он избил меня за то, что когда включил телевизор - ему не понравился слишком громкий звук. По его мнению это была веская причина организовать мне гематому на голове. И все же, самые сильные побои были когда у него был более веский повод пускать в ход кулаки. И сейчас Олег как раз и занят тем, чтобы вытащить из меня необходимое признание.

— Я могу сделать тебе кофе, - пытаюсь - хоть это и очень наивно - увести разговор в сторону. - Как ты любишь, двойной эспрессо.

— Лучше сделай мне минет.

Он низко смеется и бросает на пол горящий окурок. Тянется к пряжке, расстегивает и медленно вытаскивает ремень из шлеек.

Значит, будет бить. Этот звук мне знаком до зубного скрежета. И даже то, что Олег откладывает ремень в сторону, ничего не значит. Только то, что он будет раззадоривать себя еще сильнее, чтобы когда начнется порка, она вызывала у него почти оргазмические приступы.

— Что, не хочешь? - Он подается вперед, снова глотает пойло и, наконец, включает стоящий рядом с креслом торшер.

По задумке дизайнера в нем стоит лампа холодного света. Видимо, чтобы окончательно сделать это место похожим на склеп жадного фараона. Когда серебристо-голубое сияние падает на лицо Олега, я невольно отшатываюсь, потому что на мгновение его кожа как будто просвечивается, и вместо нее виден лишь зловещий, увитый синими артериями и капиллярами череп.

— А раньше отсасывала с удовольствием. - Он прищелкивает языком и тянется за следующей сигаретой. - Когда я покупал тебе дорогие шмотки, дорогие побрякушки, делал тебе ебейшую красивую жизнь - и делала все, что я захочу.

—Раньше - это до того, как насиловал или после того, как приучил не сопротивляться, чтобы насиловать меня было приятнее?

Внутренний голос вопит, что из двух возможных путей развития этого разговора, я свернула на тот, где меня ждет либо могила, либо реанимация. Но… В зеркале за спиной Олега на меня смотри собственное отражение - бледное и тонкое, со следами грима на впалых щеках и темными кругами под глазами. Кровоподтек на скуле в таком освещении еще больше похож на трупное пятно. Может, потому что я уже давно умерла внутри, и все это время просто медленно разлагалась, пока, наконец, мое гниение не начало проступать наружу?

Разве смерть - это страшно, когда альтернатива - вот такая жизнь?

Моя миссия по уничтожению Минотавра и его лабиринта - так ли важна, чтобы продолжать красть кислород, которого и так не хватает на всех?

— Давай, - Олег охотно салютует мне, предлагая продолжить. Еще бы - такой подарок, я сейчас такого наговорю, что его ремню точно не придется лежать без дела. - Делись болью, родная. Выскажи, что накипело.

И мой пыл как-то сразу пропадает. Потому что ничего из того, что я скажу, ни на секунду не причинит ему боль. Ни на крохотное мгновение не заставит задуматься. Он заранее, еще при рождении, выдал себе индульгенцию делать что угодно и никогда не мучиться угрызениями совести.

— Или после члена Сабурова мой уже недостаточно хорошо пахнет? Так ты скажи, родная, я организую.

Ни минуту мне кажется, что он достаточно пьян, чтобы спустить штаны, но, слава богу, этого не происходит.

— Кстати, я ведь совсем забыл тебе сказать…

Олег останавливается посередине фразы, когда понимает, что бутылка опустела и медленно идет к бару, чтобы взять оттуда графин и пару стаканов. Наполняет оба и один протягивает мне. А когда я выразительно сую руки в ладони брюк, ухмыляется и резко выплескивает содержимое мне в лицо. Прежде чем успеваю хоть что-то сделать, хватает за волосы и подносит к носу горящую зажигалку. Вонь бензина выедает глаза. Он просто водит ее туда-сюда, не предлагая никаких вариантов к спасению. Наслаждается тем, что каждый раз, когда длинное пламя на фитиле приближается слишком близко, я инстинктивно жмурюсь и безрезультатно пытаясь отодвинуть голову хотя бы на сантиметр.

— Уже не такая смелая, да? Вы все, суки, понимаете только язык силы. Вас нужно пиздить, чтобы зубы не могли собрать - только тогда вы не прыгаете по чужим койкам и начинаете ценить то, что я делаю.

Мне хочется сказать, что эту очень удобную и оправдывающую его зверства правду жизни он придумал сам, но рот как будто заклинило. Интересно, когда люди горят заживо - они действительно еще долго не могут умереть и корчатся от боли, пока пламя медленно сжирает с костей их кожу и мясо?

Вдоволь наигравшись, Олег брезгливо отшвыривает назад мою голову и я поскорее пячусь к стене. Побродив