Исследование истории. Том I - Арнольд Тойнби

Падение Гильдебрандовой Церкви представляет собой столь же замечательное зрелище, сколь и ее подъем. Все добродетели, которые привели эту Церковь к ее зениту, казалось, превратились, как только она опустилась до своего надира, в свою прямую противоположность. Священный институт, сражавшийся и выигравший битву за духовную свободу против материальной силы, теперь оказался зараженным тем же самым злом, которое сам взялся изгонять. Папский престол, который вел борьбу с симонией, ныне требовал у духовенства уплаты пошлин в римскую казну за те продвижения по церковной службе, которые сам Рим запрещал им покупать у любой местной светской власти. Римская курия, некогда шедшая во главе нравственного и интеллектуального прогресса, теперь превратилась в оплот духовного консерватизма. Неограниченная церковная власть теперь оказалась лишенной своими местными светскими чиновниками — правителями возвышающихся местных государств — львиной доли плодов деятельности тех финансовых и административных институтов, которые само папство изобрело для того, чтобы сделать свою власть более эффективной. В конце концов, в качестве местного правителя Папского государства, верховный понтифик должен был удовольствоваться жалким утешительным призом верховной власти над одним из самых маленьких «государств-наследников» своей собственной утраченной империи[708]. Давал ли какой-либо другой институт такое огромное количество поводов врагам Господа для богохульства? Это, несомненно, самый крайний пример кары Немезиды за творчество, с которым мы столкнулись в нашем «Исследовании». Как это случилось и почему?

Предзнаменование того, как это случилось, можно увидеть в общественной деятельности Гильдебранда в ее первоначально записанном виде.

Творческий дух Римской церкви, направленный в XI столетии на освобождение западного общества от феодальной анархии с помощью установления «христианской республики», столкнулся с той же самой дилеммой, с которой столкнулись их духовные наследники, попытавшиеся в свое время заменить международную анархию мировым порядком. Существом их намерения была замена духовным авторитетом физической силы, и духовный меч был тем оружием, с которым они одержали величайшие из своих побед. Однако были и такие случаи, когда, по-видимому, упрочившаяся власть физической силы безнаказанно оказывала неповиновение духовному мечу. Именно в подобных ситуациях воинствующей Римской церкви был брошен вызов — дать ответ на загадку Сфинкса. Должен ли воин Бога отказываться от использования иного, кроме духовного оружия, в случае, если его слова окажутся бездейственными? Или он должен сражаться за Бога против дьявола оружием своего противника? Гильдебранд согласился со второй альтернативой, когда был назначен папой Григорием VI хранителем папской сокровищницы и обнаружил, что ее постоянно расхищают разбойники. Он применил вооруженную силу и искоренил разбойников тапи militari[709].

В тот момент, когда Гильдебранд предпринял этой действие, внутренний нравственный характер его поступка было сложно определить. В его последний час, сорок лет спустя, ответ на эту загадку был уже менее темен. В 1085 г., когда он, будучи папой, умирал в ссылке в Салерно, сам Рим лежал поверженным под тяжестью подавляющей катастрофы, к которой его привела собственная политика Римского епископа всего лишь за год до того. В 1085 г. Рим только что был разорен и сожжен норманнами, которых папа призвал для помощи в его вооруженной борьбе, начавшейся у ступеней алтаря святого Петра — папской сокровищницы — и втянувшей в себя весь западно-христианский мир. Высшая точка физического конфликта между Гильдебрандом и императором Генрихом IV предзнаменовала еще более беспощадную и опустошительную борьбу, которая должна была быть доведена до конца спустя более чем полтора столетия, между Иннокентием IV и Фридрихом II.[710] А когда мы подходим ко времени понтификата Иннокентия IV, юриста, превратившегося в милитариста, нашим сомнениям наступает конец. Гильдебранд сам направил свою Церковь по пути, приведшему к победе его противников — Mipa, плоти и дьявола — над Градом Божиим, который он стремился оставить после себя на Земле.

Если нам удалось объяснить, как папством завладел демон физического насилия, которого оно попыталось изгнать, то мы нашли объяснение и тому, как превратились в свою противоположность иные папские добродетели. Замена духовного меча материальным была тем основополагающим изменением, естественным следствием которого явились и все остальные. Как, например, случилось, что папский престол, чьей основной заботой в отношении доходов священства было искоренение симонии в XI столетии, в XIII оказался столь глубоко вовлеченным в распределение прибылей своих кандидатов, а к XIV — во взимание налогов в свою пользу с тех самых доходных статей Церкви, которые некогда были избавлены от скандального проституирования и переданы светским властям для покупки церковных должностей? Ответ прост: папство превратилось в милитариста, а война стоит денег.

Исход великой войны между папами XIII в. и Гогенштауффенами явился обычным исходом всех войн, ведущихся до последней капли крови. Номинальному победителю удалось нанести роковой удар своей жертве ценой собственных смертельных ранений. Подлинными победителями обеих воюющих сторон стали нейтральные tertii gaudentes[711]. Когда, спустя полстолетия после смерти Фридриха II, папа Бонифаций VIII[712] метнул в короля Франции папскую молнию, которая некогда поразила императора, последующие события показали, что папство в результате смертельной битвы 1227-1268 гг. оказалось столь же слабым, как и Империя. В то же время королевство Франция стало таким же сильным, какими были папство или Империя до того, как они уничтожили друг друга. Король Филипп Красивый[713] сжег папскую буллу перед собором Нотр-Дам при всеобщем одобрении своего духовенства и народа, подготовив похищение папы, а после смерти своей жертвы добился переноса местопребывания папской администрации из Рима в Авиньон. За этим последовали «Пленение» (1305-1378)[714] и «Великий раскол» (1379-1415).[715]