Шенгенская история - Андрей Курков

– Неужели поломал? – испугался и устремился вверх на палубу.

Волна сбила его с ног, как только он выбрался наружу. Сбила и бросила на левый борт. Он ударился головой, но тут, видимо, от страха за свою жизнь, почувствовал в руках особую силу. И забыл на время о деревянной ноге. Крепко держась двумя руками за борт и пытаясь просто усесться под ним на палубе, он посмотрел на рулевую рубку. И увидел сцепившего зубы Шарля, взгляд которого теперь не был направлен в одну точку, как раньше. Он бегал глазами по темному, почти черному морю перед шхуной, словно потерял из виду только что мигавший огонек маяка. Плечи его поочередно поднимались и опускались, отражая движения рук, крутивших штурвал. Он пытался выбраться из-под бьющих в борт волн, развернуться к ним носом.

Кукутис почувствовал, что вот-вот шхуна наклонится на правый борт, и если он отпустит руки, то его самого подтолкнет к рулевой рубке. Может, ему даже удастся в нее запрыгнуть, чтобы там спрятаться от шторма и быть поближе к Шарлю.

Он отпустил борт и подался вперед всем телом. Рулевая рубка полетела на него. Он даже заметил ручку на дверце рубки и протянул к ней руку, но схватиться за нее не успел.

Мира уже позавтракала и уехала на работу, а Клаудиюс все лежал на кровати и слушал, как по окну барабанят капли косого дождя.

Странно, что Мира его не растолкала и не заставила подняться. Наоборот, она собиралась тихо, стараясь не шуметь, думая, что он еще спит. Но он не спал, он просто неподвижно лежал с закрытыми глазами. Лежал на бывшей кровати Ингриды, лежал и вспоминал, как Мира несколько раз повторила, что купила новые простыни и наволочки. Она словно переживала, боялась, что ему будет некомфортно думать о том, что он спит на той самой кровати! Словно кровать напоминала о чем-то!

Какие глупости! Эта одноместная кровать ни о чем ему не могла напомнить. И теперь, когда она стала частью двуспальной кровати, тем более никаких особенных эмоций, связанных с Ингридой и их совместной прежней жизнью, у Клаудиюса не возникало. Возникало только одно неприятное ощущение и связано оно было с тем, что две составленные вместе одинарные кровати не стали одной двойной. Два деревянных ребра посередине заставляли в конце концов Миру и Клаудиюса спать каждого на своей половине. И любовью они занимались на одной кровати, чаще на бывшей кровати Ингриды. А потом он снова оставался один, Мира скатывалась на свою кровать.

Перед тем, как отправиться на работу, Клаудиюс поднялся в свою комнату. Кровати венгров были не застелены. На столике под мокрым из-за дождя окном стояли миски с недоеденными мюсли и грязные чашки. Запах кофе ударил в нос. На электроплитке стояла новенькая итальянская кофеварка. Клаудиюс раскрутил ее, вытряхнул в мусорное ведро слипшуюся в одну мокрую таблетку кофейную гущу из металлического фильтра. Набрал в нижнюю колбу кофеварки воды, в фильтр засыпал молотого кофе из запасов Тиберия и Ласло, накрутил сверху на колбу с фильтром верхнюю часть, в которой пар, прошедший через кофейный фильтр, превратится в крепкий ароматный напиток, и включил спираль электроплитки. Чем он хуже? Венгры уже работают, собирают каркасы клеток. А он сначала выпьет кофе, а уже потом отправится на автобусную остановку. В такую погоду спешить не хочется. Да и вообще после исчезновения черного кролика, после почти такого же исчезновения прежней Ингриды спешить на работу Клаудиюсу не хотелось.

За окном стало тише и на фоне этой относительной тишины зашипела кофеварка. Клаудиюс приободрился. Приятная кофейная горечь ускорила пульс, а вместе с ним и возвратила Клаудиюса в реальное время. А реальное время приближалось к десяти.

Коллеги-венгры встретили его хитрыми ухмылками.

– Забухал? – спросил его понимающе Тиберий.

Клаудиюс кивнул и тут же молча взялся за работу.

В обед к ним заглянула Ингрида.

– Ты можешь спать с кем хочешь, – сказала она негромко с нескрываемым пренебрежением. – Но на работу должен приходить вовремя, иначе окажешься под забором и тебя даже в твое любимое сквот-кафе не пустят!

Она вышла, а голос ее, раздражающий, как писк комара, продолжал звучать в ушах Клаудиюса.

Этот маленький мир, существующий благодаря любви англичан к клеткам и кроликам, становился для него чужим.

Но другого мира у него не было, а значит, надо было терпеть.

Клаудиюс задумался о терпении и о том, как долго человек может терпеть то, что ему не нравится. Десять лет? Полжизни? Всю жизнь?

Следующим утром Мира нежно разбудила его. Принесла ему в кровать кружку растворимого кофе с сахаром.

– Ты не идешь? – спросила удивленно через пять минут, уже одетая.

– Я позже! – ответил Клаудиюс, поднимаясь с кровати.

Он заметил, как в ее взгляде промелькнули нотки беспокойства. Но она ушла, аккуратно закрыв за собой дверь, оставив ключ от двери на столике под окном.

«Тоже боится, что поляк меня уволит и я окажусь под забором? – подумал Клаудиюс. – Далась им эта „стабильность“»!

Поднялся в свою комнату. Этим утром венгры даже помыли за собой тарелки и чашки. И, наверное, проветрили комнату, так как привычный запах крепкого кофе отсутствовал.

Клаудиюс зарядил кофеварку и поставил ее на электроплитку. А потом наклонился и вытащил из-под своей кровати коричневый кожаный чемодан, чемодан, принадлежавший ранее неизвестному их предшественнику, жившему в домике из красного кирпича на холмах Святого Георга возле Ишера. Этому чемодану было много лет. Он был в отличном состоянии. Хозяин его явно берег. Почему он его оставил там, в домике из красного кирпича? Забыл? Или специально?

Расстегнув ременные пряжки, закрывавшие чемодан, Клаудиюс поднял крышку. Внутри сверху лежали его свитер, пара рубашек, туфли, прочие мелочи. А под ними, на дне чемодана – аккуратно сложенные сорочки прежнего хозяина. Кажется, совершенно новые. Он их никогда не трогал. Ему нравилось, что этот чемодан он уже несколько месяцев как был делил с его прежним хозяином. В этом было что-то трагическое и магическое, словно днем чемодан принадлежал Клаудиюсу, а ночью – кому-то другому, тому, кто раньше возил его с собой.

«Интересно будет, если окажется, что мы были с ним одного размера?» – подумал Клаудиюс, вытаскивая оттуда свои вещи и складывая их рядом на полу.

Когда внизу из-под его вещей показались две слишком аккуратно сложенные рубашки – синяя и розовая, лежавшие поперек и словно делившие чемоданное пространство пополам, Клаудиюс остановился, замер. Смотрел на воротники рубашек, мысленно примеряя их на себя.

Он никогда к ним не притрагивался, не выскивал, не разварачивал. Почему? Потому, что он не любопытный? Но ведь фотоаппарат он отсюда взял и этот «Олимпус» быстро стал его собственностью, его игрушкой.

Клаудиюс улыбнулся своим мыслям.

«Фотоаппарат – штука универсальная, легко переходящая из рук в руки, – думал он. – Одежда – это личное. Трогать чужую одежду это все равно, что прикасаться к чужой коже, к чужой личной жизни».