Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия - Владимир Колотенко

Но внутренний голос проорал мне: «стоп!», и я не двинулся с места. Почему? Я даже не пытаюсь искать ответ на этот вопрос. Может быть, потому, что в каждом человеке, жившем и все еще живущем на этой Земле, есть частичка того Адама, нашего пра-пра-прародителя, и Адама, и Евы. Все мы из одного яйца, одной красной человеческой крови и кровь эта священна. Честно признаться – я просто не решался нарушить существующий все эти миллионнолетия порядок вещей. Жора с Юрой тоже были на моей стороне.

– Тогда кто-то из шумерийцев, – произнесла Нана, истолковав мое молчание, как похороны Адама, – Гильгамеш, или кто там еще? Если вам не нравится Хаммурапи.

И снова никто не откликнулся на ее призыв.

Мы шли уже по пятому кругу.

– Вы что ж, боитесь Адама, трусите?! – воскликнула Анаис. Смешно было это слышать: никакого страха мы давно не испытывали. Мы просто перестали бояться.

– Для Адама у нас есть только кусок буро-рыжей глины, – заявила Николь, – из него ничего не получится.

– De nihilo nihil[45], – с ухмылочкой буркнул Вит и добавил: – le mort saisit le vif[46].

Что касается клонирования Адама или Иисуса, интуитивно мы понимали: сюда нельзя. Пока нельзя. До тех пор, пока у нас не появится уверенность в том, что риск наш будет оправдан.

– Риск? – спрашивает Лена.

– Смелость здесь была неуместна.

На этот раз Света ни слова не сказала о своем Переметчике.

Мы, творцы и хозяева новой жизни, могли, конечно, позволить себе выбрать из этой груды имен самое, на наш взгляд, прекрасное, самое незапятнанное, наидостойнейшее, царственное имя, царское и даже божественное, безгрешное, обласканное тысячелетиями, увенчанное любовью веков и всеми известными добродетелями, – мы могли бы себе позволить такую роскошь. Если бы не неумолимый приговор компьютера: «Христос». Из огромного множества имен, собранных нами по крупицам со всего света, чьи гены хранились в наших пробирках и колбочках, в термостатах и сейфах под строжайшим контролем и за всеми семью печатями тест на высшую, так сказать, добродетельность не прошло ни одно. «Христос» – только одно имя высвечивал компьютер. Иисус! Мы и без тестирования знали, что самое подходящее имя для начала нового рода – Иисус. Но разве мы могли себе позволить такое – Иисус! Разве мы могли так рисковать?! Мы снизили требования, поуменыпили, так сказать, добродетельность будущего первенца, и компьютер высветил имя Сократа. Ни Македонский со своим Аристотелем, ни Цезарь со своими Клеопатрой и Брутом, ни Эразм Роттердамский, ни Монтень или Паскаль, или даже Ларошфуко вместе с Жан Жаком Руссо или даже Флобером, или тем же Толстым, или Чеховым, или Лениным, Сталиным, Черчиллем и даже Мерилин Монро со своими братьями Кеннеди не попали в шестерку лучших пар. Рейтинг Иисуса был недостижимо высок. Странно, но самых ярых борцов за мир во всем мире и счастье народов там тоже не было. Компьютер был неумолим и холоден, как лед: Мария Тереза, Ван Гог, Иоанн Павел Второй… Горбачев или Картер? Нет. Какую уж он там применил систему отбора, какие «за» и «против» использовал одному Богу известно. Ясно было одно: он не очень считался с нашими желаниями. Ему, этому бесчувственному, расчетливому и высокомерному куску пластика с прецизионной начинкой было, собственно, наплевать на наши планы и чаяния. Он был неприступен, как средневековая крепость.

– Оставьте на-адежду, – прорек тогда Вит.

– Тупица! – возмущался компьютером Жора.

– Урррод! – шептал Стае, алчно жуя свои любимые неразжевывающиеся ошметья подсоленных сушеных кальмаров.

– Да он просто у вас дебил, – сказала Тая, – чего вы от него хотите?

А я был рад, что все шло по плану. Программа работала так, как ей и предписывалось, и никакая самодеятельность не должна была нарушать ход событий. Сейчас век такой: атом, ген, квант… Расчет!

Мы попробовали еще раз пробежаться по истории в алфавитном порядке:

Анаксагор, Анаксимен, Аристотель, Александр, Аристофан…

Кроме Аристотеля и Александра все остальные для меня ничего не значили, хотя Архимеда я ясно себе представлял: этакий отрешенный, рисующий свои теоремы на песке (как и я свои Пирамиды), пока его не разрубил мечом какой-то тупой вояка-римлянин (а кто разрубит меня?).

Автандилы и Аваакумы, Аристархи и даже Андроповы бродили у нас бесконечными толпами…

– Теперь «Б»! – сказала Юля, – на «Б» я знаю многих…

– «Б» – хорошая буква, – сказал Юра, – скажем, Таис Афинская…

– Она же просто гетера, – сказала Юля.

– Конечно, просто…

– Блез Паскаль, Бебель, Бродский, Боткин, Берия, Бонч-Бруевич, Брежнев…

Потом были и Владимир Мономах и Вячеслав Ушаков и Воланд, Жанна д'Арк! Жан Жак Руссо, Женевьева…

– Зеикаэлэмэнопэрэсэ… – протараторил Стае.

– Соломон, Семирамида, Сократ, Сенека, Спиноза Сен-Симон, Сент Экзюпери, Сталин, Стриндберг, Солоухин… – распинался Кристофер.

– Самуил Маршак, Солженицын… Слава-Ушков, – вяло произнес Дик.

Все упражнялись в знании алфавита.

– Может быть, все-таки Клеопатра? – настаивал Дик. – «Клеопатра» – значит «славная по отцу». Почему мы не можем позволить себе славить род фараонов по женщине? И какой женщине!

Дик встал с табурета, и требуя тишины, обвел всех нас прищуренным взглядом, и вдруг, поднявшись на цыпочки на чистом русском и на одном дыхании произнес:

– Чертог сиял…

Он задрал голову, закатил глаза, размашисто взмахнул правой рукой, словно давая волю своим словам, и сделав два коротких, но очень эмоциональных шажка, продолжал:

Гремели хором

Певцы при звуке флейт и лир.

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир;

Сердца неслись к ее престолу,

Но вдруг над чашей золотой

Она задумалась и долу

Поникла дивной головой…

Мы, конечно же, были поражены не только тем, что «сердца неслись к ее престолу» или «Клянусь… О матерь наслаждений, тебе неслыханно служу…», но и чистым русским Пушкина, и теперь ни у кого не оставалось сомнений, что Клеопатра попадет в список наших первенцев. Из семи Клеопатр, известных истории, мы выбрали самую-самую – Клеопатру VII Филопатру, ту самую, которая по словам Аврелия Виктора словами Пушкина произнесет свое: «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?». Ту, кто стал украшением этой династии фараонов. Разве она так уж и славна добродетелями или небывалыми успехами? Или ее прославил вопиющий грех?

– Зачем тебе это? – вдруг громко спросил Стае, указав пальцем на ухо Вита.