Кукушка - Дмитрий Скирюк

Убитый пятачок земли поблизости облюбовали музыканты — по вечерам оттуда слышались звуки дудок, грохот rommel-pot, пение, смех и пьяная ругань. Так было каждый день, но не сейчас, когда после ночного боя наступило туманное осеннее утро. Гёзы были разбиты и загнаны обратно, но победа далась нелёгкой ценой. Да и странной была эта вылазка — яростной и какой-то бесцельной. Со всех сторон доносились ругательства и стоны раненых. Скрипели телеги, увозящие трупы. Солдаты стягивались к повозкам маркитантов со всех сторон и выстраивались в очереди. Вино и водка уходили в ужасающих количествах, и то было понятно, ибо что способно утешить раненого воина, как не старый добрый spiritus vini? Шли они также и за снедью — ночью никто не готовил еды, а если и готовил, всё было растоптано и опрокинуто в горячке боя. Мамаша Кураш специально по такому случаю наварила громадный котёл своего особого густого супа с мясом и картошкой; большая миска стоила один патар. Суп они варили на продажу непрерывно, добавляя свежие продукты по мере его убывания. Разливая дымящееся варево, Ялка и увидела Фридриха — тот обычно наведывался из лагеря бродячих музыкантов несколько раз в день, покупая на всех выпивку и снедь и принося свежие новости. Вот и сейчас, когда народ немного рассосался, он остался, чтобы сообщить девчонке важную новость.

— Церковники здесь! — выпалил он, улучив момент, когда вокруг никого не было.

— Какие церковники? — рассеянно спросила Ялка, снимая пену с варева. В последнее время она соображала несколько медленнее, чем обычно. Хозяйка фургона сказала ей, что это из-за беременности. «Крови-то в тебе — одной едва хватает, а надо на двоих, вот голове и недостаёт, — объяснила она. — Не думай об этом. Родишь — всё пройдёт». Ялка и не думала.

— Те самые. Испанский поп и его стража. Уже забыла?

Ялка почувствовала, что слабеет, и села на бочонок с водкой.

— Как они нас нашли?

Фриц помотал головой:

— Да никто нас не нашёл! Они не знают, что мы здесь: я спрашивал. Они вообще не за нами сюда пришли, у них какая-то другая надобность.

— Какая?

— Я думаю, они ищут Лиса.

— Лиса? — деревянными губами спросила Ялка. Кололо сердце, язык едва шевелился. — Так, значит, то был не сон...

— Какой сон? Ты тоже видела его?

— Нет, только слышала... Постой-постой, что значит: «тоже»? — Она схватила его за плечи и развернула лицом к себе, заглядывая в глаза. — Ты его видел? Где? Когда?

— Вчера ночью, — возбуждённо заговорил мальчишка. — У испанцев умирал один парень: его ранило, он пролежал три дня и стал кончаться. И тут пришёл какой-то монах с собакой и сказал, что вылечит.

— Ну и что? При чём тут монах и какая-то собака?

— А при том, что это не монах! Нам с Тойфелем стало интересно...

— Тойфель? Кто такой Тойфель?

— Наш барабанщик, его так зовут... Мы пошли посмотреть, было темно, но я его узнал. Говорю тебе: это наш травник! Он зачем-то оделся монахом, выстриг тонзуру, сбрил бороду... только я всё равно его узнал!

— А он? Он тебя видел?

— Нет. — Фриц помотал головой. — Там собрался народ, а я испугался. Спрятался за спинами. Но ведь если он пришёл один раз, то придёт ещё. Придёт ведь? А?

Ялка не ответила.

За разговором никто из них не услышал лёгких шагов за спиной, и оба вздрогнули, когда из темноты послышалось покашливание, и негромкий голос произнёс:

— Р-рах vobiscuin, юнкер... Добрый вечер, юнгфрау... Не прод-дадите мне кэ... кувшин вина?

Они обернулись и остолбенели.

Освещенный мягкими отблесками костра, перед ними был не кто иной, как брат Томас. Он стоял, спокойно глядя на них, и молчал. Не было никаких сомнений, что он их узнал. В руках он держал пустой кувшин.

— Ты! — воскликнул Фриц, вскакивая с места, как марионетка, и выхватывая из-за пазухи Вервольфа. — А ну, не двигайся, испанская собака!

Фриц ни разу не обнажал стилет при посторонних и далеко не был уверен, что сможет пустить его в ход, но был полон решимости это сделать. Сердце его колотилось как бешеное, он готов был драться со всей испанской армией.

— Я не испанец, — тихим голосом возразил монах.

— Всё равно! Я не позволю тебе привести сюда своих ищеек.

— И как ты со мной п-поступишь? — поинтересовался Томас. — Ударишь ножом и б-бросишь в реку?

— А могу и так! Думаешь, раз ты монах, то я ничего тебе не сделаю? У, прикрылся рясой... Да я тебя и без ножа побью! Иди сюда!

Маленький монах сделал шаг вперёд и остановился. Лицо его было спокойным и немного грустным. Взгляд был устремлён на девушку.

— Не надо б-бояться, — мягко сказал он. — Я пришёл говорить.

Ответа не последовало. Брат Томас посмотрел на девушку, на парня и вздохнул.

— Расскажите мне о т-травнике, — попросил он.

— Ишь, чего захотел! — изумился Фридрих. — А с какой стати мы должны тебе о нём рассказывать? Мы не у тебя на дыбе! И вообще, какой травник? Не знаем никакого травника!

— Погоди, Фриц, постой, — остановила его Ялка и повернулась к Томасу. — Скажи, почему, в самом деле, мы должны тебе о нём рассказывать? Что ты задумал?

— Т-ты ведь из Германии, — ответил Томас. — Я слышу это п-по выговору. И ты, Фридрих, тоже. Мне к-кажется, я вспомнил вас: мы были знакомы...

— Я? С тобой? — опять закричал Фриц. — Да никогда!

— Не к-кричи, а то нас кто-нибудь услышит. Это было давно. Мы жили в Гамельне, все трое. Вы, наверно, вспомните. До вступления в орден моё имя было — К-кристиан.

Воцарилось молчание. Потрескивал костёр. Лошади в сторонке мотали мордами и хрумкали овёс.

— Чтоб мне провалиться... — наконец потрясённо вымолвил Фриц.

— С нами что-то случилось, — продолжил Томас — Именно тогда. И причиною был травник. Лис. Жуга. Его я вспомнил т-тоже. И, мне кажется, вы тоже это п-помните. Я хочу знать, кто он. А вернее — что он.

— Для чего? Для чего тебе это знать, монах?

— Чтобы п-помочь.

— Кому?

— Всем нам. И ему тоже.

Ялка задумалась надолго.

— Услуга за услугу, — наконец решила она.

— Кукушка! Не сходи с ума!

— Фридрих, замолчи! — Ялка впервые за всё время разговора по-настоящему рассердилась. — Замолчи сейчас же! Что ты предлагаешь? Хочешь сказать, у тебя хватит духу его зарезать? Этот парень умеет загонять людей в угол, его этому учили. — Она повернулась к Томасу. — Ладно. Но слушай сюда: мы расскажем тебе всё, что знаем про него.

— Но и ты расскажешь нам всё, что о нём разузнал.

— Это разумно, — признал монах. — Audiatur et altera pars[112].