Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Родных Банни не слишком удивила ее новость, но лишь до тех пор, пока они не встретились с ее будущим мужем. Тот в апреле приехал в Бостон официально просить руки дочери у отца Лэнг, откровенного антисемита. Друзья семьи недоумевали, что Банни нашла в этом человеке: «Он почти ничего не говорил и передвигался повсюду тихой, кошачьей походкой» в своих забрызганных краской кроссовках. Хотя в комнате было достаточно стульев, Майк предпочитал сидеть на полу, скрестив ноги. На вопрос, что он думает о Бостоне, он ответил: «По-моему, ужасно уродливый город». Как отмечала Лури, создавалось впечатление «подавляемой агрессии» со стороны Голдберга, из-за чего Банни сильно нервничала. Пара рано собралась уходить с вечеринки. При этом «он подталкивал ее перед собой, положив руку ей на шею, как редко делают в Кембридже, и она ему это позволяла». Разговор Майка с отцом Банни оказался еще менее удачным. Мистер Лэнг наотрез отказался одобрить их помолвку. Любовники немедленно покинули Бостон и вернулись в Нью-Йорк. Они намеревались пожениться, несмотря ни на что[2082].

Начиная с прошлого лета Банни сильно болела. Врачи в Бостоне считали, что у нее плеврит. Однако весной нью-йоркский доктор сообщил ей, что это не плеврит, а болезнь Ходжкина, и что лечение включает в себя облучение. Банни умирала[2083]. А Майк вместо того чтобы посочувствовать бедной женщине и поддержать ее, бездушно заявил, что справиться с болезнью не в его силах, и порвал с ней[2084]. Но на этом их отношения не закончились. Весь конец весны и начало лета, пока Джоан была в Ист-Хэмптоне, Майк с Банни (часто используя Фрэнка в качестве посредника) обменивались гневными репликами в письмах или по телефону. Ни один из них не был готов ни отпустить ситуацию, ни признать правоту другого. Однако к концу лета Банни устала от всей этой драмы, назвав сложившиеся между ними отношения «никчемными и психопатическими»[2085]. И напоследок отправила Майку гневное послание, где назвала его свиньей. В нем же Банни угрожала «написать длиннющее письмо в ArtNews или в Time, осудить в нем нефигуративную живопись и подписаться его именем»[2086]. Затем она на месяц замолкла, пока работала над пьесой. Лэнг назвала ее «Я тоже жил в Аркадии». По ее словам, это произведение было призвано изобличить Майка и все принципы, за которые он ратовал. Изгнав Голдберга из своей жизни и осознавая, что дни ее сочтены, Банни отправилась во Флориду. Друзьям она сказала, будто планирует поступить в цирк[2087].

В пьесе Банни рассказывалось об одной соблазнительнице, которая — в итоге успешно — пыталась выманить из Аркадии персонажа, прототипом которого послужил Майк. В лице этой искусительницы, у которой имелась собака по имени Жорж, Банни явно вывела Джоан. Та в самом деле всю весну и начало лета проявляла к Майку некоторый интерес, но не слишком большой и скорее из страсти к соперничеству, нежели из любви к нему. Почти все мысли и время Митчелл занимал женатый скульптор Уилфрид Зогбаум, старше ее[2088]. Однако к середине лета эти романтические отношения выродились в простую дружбу. И когда Майк начал стараться вернуться в ее жизнь (поскольку перспективы на совместное будущее с Банни стали призрачными), Джоан довольно скоро сдалась, примерно так же, как другие люди нередко возвращаются к скверным привычкам[2089]. Хотя Митчелл и Голдберг хорошо действовали друг на друга в профессиональном плане, в плане личном они вытаскивали один из другого все самое отвратительное. Тем летом в результате их воссоединения атмосфера в доме «Босси Фарм» менялась со скоростью света. «Пара из них была просто ужасная», — вспоминала впоследствии художница Гермина Форд. Дочь живописца Джека Творкова, она знала многих художников — друзей отца и познакомилась с Джоан и Майком еще ребенком[2090].

Мучительно стеснительная в трезвом виде, Джоан, выпив, начинала скандалить, материться — словом, выпускала наружу всех своих демонов. В прошлом году она помчалась за галеристкой Мартой Джексон, и той пришлось убежать со двора «Коттеджа с розами». А ведь гостья только спросила, что именно Джоан считает «глупыми вопросами»[2091]. А летом 1954 г. она повергла в ступор всю вечеринку у Брайдеров, перебив Дона риторическим вопросом: «А что такого священного в твоей заднице?»[2092] В другие разы она публично высмеивала пенисы бывших любовников и ругала их за то, что те не удовлетворяли ее в постели[2093]. А когда Джоан начинала критиковать работы коллег-художников, они предпочитали держаться от нее подальше[2094]. Но в то лето в качестве главных объектов для своих издевательств, в которых нередко принимал участие Майк, она выбрала своих соседей по дому Мими и Пола. Однажды кошмарная парочка из утятника сочла отличной шуткой проскользнуть в их комнату и напустить в их постель вшей. В другой раз Джоан станцевала для пары непристойный насмешливый танец с египетским ожерельем Мими. Она закручивала его вокруг головы, вокруг груди, а в довершение всего подвесила к паху наподобие пениса. Представление вышло за рамки игривости, став, по словам Брэчей, «очень неприятным»[2095]. Пол рассказывал, что Джоан вела себя так, будто они с Мими были ретроградной «буржуазной четой… а она — человеком, который смело выходит на неизведанную территорию»[2096]. На самом деле она уже давно находилась за пределами общественных норм, причем очень далеко.

Единственным художником из местного окружения, чье немыслимое поведение можно было хотя бы сопоставить с бесчинствами Джоан, был Джексон, живший чуть дальше по Файерплейс-роуд. Но она вовсе не пыталась подражать ему, он им была. Французский критик Ив Мишо однажды фактически назвал Джоан сплошным оголенным нервом. Он сказал, что она обладает «чувствительностью человека, с которого живьем содрали кожу»[2097]. Как и в Поллоке, в Джоан сосуществовали две личности. Одной была тщательно оберегающая свой внутренний мир от чужих глаз художница. Она изо всех сил пыталась выплеснуть на холст великолепные образы, рождавшиеся в ее воображении, и понимала, что без этого ей не выжить. А другая личность представляла собой фурию, чья злоба была отвратительной и непредсказуемой. В случае с Джоан еще более непостижимым и неприятным оказалось то, что так вела себя женщина. А ведь ее сама природа создавала, чтобы заботиться о других, как считалось в Америке 1950-х годов. Никто не знал, как бороться с подобным ненормальным явлением. В течение лета Пол дошел до того, что боялся взглянуть на Джоан. При встрече с ней он нервно упирал взор в собственные ноги. А Мими вообще старалась избегать Джоан и пряталась от нее[2098]. Джоан понимала, что вела себя ужасно и говорила страшные вещи в припадках пьяной ненависти. Женщина осознавала, какой невозможной она стала. Художница презирала себя в такие моменты[2099]. В сущности, ее возмутительное поведение было не чем иным, как воплем о помощи. Джоан угодила в коварную нисходящую спираль.