Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов - Ариадна Эфрон

Переедем в Белокаменную и первопрестольную между 15-м и 20 сентября, еще уточним с шофером. Шушка жива, тьфу-тьфу не сглазить, мы с А. А. тоже и тоже не сглазить. С переводами нынче не получилось, не натянула и ста сомнительных строк… Ну пока-пока! Большой привет родителям.

Милая Анечка, быстро теперь у меня никак не получается, даже когда Вы об этом просите; дней пять ушло туда-сюда и никуда.

«Нового мира», если состоится, надо бы экз. 12–15, учитывая рассылку в разные концы. «Мо́лодца», пожалуй, нести впопыхах не стоит; если задумают что-либо опубликовать — будет серьезный разговор и серьезная подготовка, но у них «запланирована» Анастасия Ивановна (к 80-летию), и с них этого, пожалуй, хватит. В общем, там видно будет. Если состоится «Егорушка», — и то чудо как хорошо!

Во всяком случае о том, что у нее книга Карлинского[1267] есть (правда, не в собственность, а на долгий «прокат» от друзей), она говорила мне еще в прошлом году, сетовала только на слабое знание английского языка и на отсутствие времени для настоящего перевода. Во всяком случае, «со слов» книгу эту она проштудировала основательно — а от библиографии (тоже враной) — была в восторге. Разговор с Н. Б. Волковой (когда Кудрова пыталась пробиться в ЦГАЛИ) тоже оказался в ее пересказе искажен до полной неузнаваемости, что Наталью Борисовну обидело и насторожило. И много такого (и пустякового, и серьезного) набирается. Но в творчество мамино влюблена, и руки горят что-то делать полезное; и есть в ней запыхавшаяся трогательность какая-то. Что собой представляет на самом деле — видно будет.

В «Демократической книге» «Часа души» не было, нет и не будет, хотя они и заказывали для себя; индивидуальных заказов тоже не принимают.

На все цветаевские и околоцветаевские дела нужна настоящая комиссия по литературному наследию, сильная и жизнедеятельная; сменить надо, по сути дела, всех, оставить лишь… меня на декоративных правах духиводдержательницы. Орлов, во всяком случае, никуда не годится, ничего не хочет, да и не может, одна спесь осталась, да нелады с теми, кого можно и должно было бы ввести в состав.

Насчет «Нездешнего вечера» не волнуйтесь, основное из возможного «на сегодняшний день» мы с Вами успели, а остальное не может оставаться нашей привилегией и прерогативой. Все равно в столичной печати эта вещь не проскочила бы, а прижизненные публикации — чистейшая условность, хотя бы по количеству читателей…

От Вашего анализа моих недостатков ни им, ни мне не стало ни холоднее, ни жарче, Всё прошло, милый Августин, всё прошло, всё прошло[1268]; Вы сами больше не огорчаете и не радуете меня — только обстоятельства Ваши. Иначе Ваша фраза о том, что «мне нельзя помочь» показалась бы мне, вероятно, чудовищной. Но — Бог с ними, с фразами… Не по ним судимы будем!

А. А. прилетела в Москву 2 сентября, а сюда прибыла в прошлую субботу — выглядит неплохо, загорала, но … увы, годы берут свое, постарела. Как жаль! И силы становятся далеко не те, но все старается тянуть наше хозяйствице и — радоваться жизни.

Ивушка-старушка жива.

Малины не было совсем.

Грибов — мало, вернее — я с ними мало совпадала, — свои ноги не ходят, чужие колеса не тянут…

Яблок много — не у нас, так у соседей.

Евгения Михайловна похудела, почернела, слаба, но последние анализы приличные, дай Бог!

Лена прибавила за лето 4,5 килограммов и нагнала сколько-то (не так много, как я надеялась!) эритроцитов. Надолго ли ей хватит этого запаса? Быт был труден, ибо он труден вообще — раз, и потому что она очень слаба, еще хуже меня! — два, очень старательный и бесконечно трогательный ребенок…

Целуем Вас. Будьте здоровы и благонадежны. Сердечный привет родителям!

Милая Анечка, письмо Ваше получила, очень рада, очень, что вострите лыжи в Коктебель, дай Бог удачи, покоя и даже приятных собеседников и сопрогулочников. Боюсь только до ужаса, как бы в их числе не оказалась тетка Аська, отправительница колодцев и даже Черного моря… Она любит навещать Марию Степановну[1269], нарезвившись в Прибалтике, иногда ей сопутствуют и Ритка с супругом. Впрочем, может быть, все это вместе взятое, если и совпадет с Вами, Вас развлечет…

На самом же деле «Звезда» в лице M-me Губко, заведующей отделом критики, уже давненько, то ли в конце мая, то ли в июне, оповестила меня о том, что мой матерьялец откладывается (предположительно) на март 1975; правда, ни о каких «волнах» она не упоминала в качестве причины, вежливенько написала, что «в связи с перегруженностью портфеля редакции мемуарными материалами»; так что я давно в курсе данной проволочки и настолько к ним привыкла вообще, что не огорчилась в частности: вот только на деньги рассчитывала, без них — туго.

Как надоела всяческая муть, мельтешенье и мелоченье… Сегодня ждем нашего шофера, чтобы уточнить день нашей эвакуации (он, шофер, кого-то вывозит из Тарусы) — предполагаем перебраться числа 18–20 сентября, вещички в основном сложены, огородишко перекопан, цветики отправлены, увы, на помойку, а цвели под занавес хорошо — и чудная стояла погода, в виде репараций за дикое лето! Только сейчас набегают тучки небесные, холодает. Иногда дождит. Хорошо бы выбраться по приличной погоде, но — что Бог даст! Было вялое и кислое письмишко от Орла — заскучал на пленуме, и с книгой его что-то застопорилось… Стареем, брат, стареем! Вскользь и как-то испуганно (?) упоминает о мимолетной встрече с Вами…

За всё лето с великим грехом пополам перевела сотню (1) строк старых французских поэтов и Дебордихи-Вальморихи[1270] — для Олега Степановича.