Плач домбры - Ахияр Хасанович Хакимов

уже с завтрашнего утра приступить к делу. Но вспомнил, что, для того чтобы прокладывать дороги, нужны дороги — а их-то и нет. Значит, придется все отложить до лета.

Хвала и слава мужам аула! Разве десятки тех решений, что принимались каждый год, это решения? Вот с этого заседания и начнется перелом. С нового решения! Когда между аулами, между правлением, бригадами и фермами селекторная связь звенит, когда в хозяйстве сотни машин, механизмов гудят, когда на улицах, стирая разницу между днем и ночью, электричество сияет… можно немного потерпеть, подождать, и, как сказал поэт, «авось дороги нам исправят». Правда, сказал он это в главе, которую потом сжег. Уж не из-за этих ли самых слов и пришлось сжечь?..

Ничего, не на этот год, так на будущий, не на будущий, так… Впрочем, скоро снова подморозило, замелькали белые мухи. А выпал снег — какая в дороге нужда? По куштирякской привычке кто где ступил, там и дорога. А до весны еще долгая, долгая зима…

Читатель уже знает, что в тот день, когда состоялось упомянутое выше заседание, Кутлыбаев ездил в Ерекле. Как он оттуда возвращался, тоже особого интереса не представляет. Председатель, точно так же как парторг и автор, бросил уазик в трех километрах от Куштиряка и в правление пришел пешком. Довольный Гата Матрос остался в засевшей по самое брюхо машине ждать трактора.

Довольный? Да. Распутица, которую сейчас проклинали семьдесят семь аулов, оказалась на руку одному человеку — ему, Гате Матросу. Дело в том, что в Ерекле на улице он заметил Танхылыу. Видно, приехала по каким-то своим делам. Наш джигит рассудил так: «Приезд с отъездом парой ходят. Не только прощаться — не миновать и возвращаться. Вот и Танхылыу скоро домой отправится, темноты ждать не будет. Это — одно. А во-вторых, трактор, который вышлет Кутлыбаев, часа через два придет, не раньше. Стало быть…»

Да. час свидания, которого с таким нетерпением ждал Гата, был уже близок. Он нашел лужу почище, помыл сапоги, оглядел себя с ног до головы (голову, разумеется, он оглядеть не мог, но тут помогло зеркало), фуражку с кочаном сдвинул набок еще красивей обычного. После этого взял упавшую с чьей-то подводы доску и положил ее мостком от кочки посуше до подножки уазика. Не угадаешь, может, Танхылыу предпочтет вести разговор в кабине.

Говорят, страсть горами двигает. Гате до гор дела нет, пусть стоят. От дороги оторваться не мог, в оба глаза смотрел. Немного времени прошло, и на шоссе показалась темная фигурка, подошла к перекрестку и с высокой насыпи спустилась на куштирякскую дорогу. И чем ближе подходила она, тем выше поднималось настроение Гаты.

Одиноким путником была, конечно, Танхылыу. Она еще подойти не успела, как осмелевший в последнее время Гата крикнул ей со смехом:

— Айда садись, тебя поджидаю!

— Один тоскуешь? Посижу маленько, коли так, — сказала Танхылыу со странной, как у заговорщика, улыбкой. — Эти резиновые сапоги еле таскаю… — проворчала она, влезая в машину.

Гата решил начать издалека:

— Совсем куда-то пропала. И в клуб не ходишь…

— Уж будто!.. Никто и не заметит, есть я там, нет ли меня, кому я нужна?

— Есть кому! — сказал Гата и, покраснев от собственной храбрости, уставился на показатель бензина — бак был полный.

Кому же это?

— Эх, Танхылыу, еще спрашиваешь!.. Ради тебя я эту самую Одессу бросил. Камни ворочать готов! — ответил Гата. И чтоб доказать силу своих чувств, сказал словами влюбленного героя из толстого романа Казакбаева — роман этот он проглотил за два дня: — Океан переплыву — только прикажи! — И схватил девушку за локоть: — Прикажи!

Танхылыу пожала плечами, освободила руку и с той же загадочной улыбкой — посмотрела на спидометр — стрелка стояла на нуле.

— И камней не ворочай, и океан не переплывай — вытащи эту машину.

— Ых-хым! — сказал Гата. Его будто холодной водой окатили. И горячие слова, что на языке висели, вмиг остыли. — Шутишь?

— Нет, не шучу! Что мне, пешком ходить, когда у тебя машина есть?

— Ну, скоро трактор придет…

— Когда трактор придет, зачем мне твоя машина? Ну, ладно, как хочешь… — И Танхылыу потянулась к ручке двери.

— Подожди! — вскрикнул Гата. Он вспомнил Карама. Вот с кого надо брать пример! В эту минуту наш джигит был похож на рыболова, тянущего к берегу трепыхающегося на крючке сома — ах, сорвется, ах, ускользнет! — Садись за руль! Справишься?

Танхылыу надменно дернула подбородком: еще спрашиваешь.

Какие только беды не валятся на лихую шоферскую голову! Машина сломается, застрянет или вдруг — вот уж где не ждал! — на автоинспектора нарвешься. Все это дело обычное. Напасти, крупные и мелкие, не обходили и Гату. Всяко бывало. Как уж говорили, дорожные заботы — смертные муки. Но в такое положение, как сегодня, Гата еще не попадал. Ни достоинство его, ни одежда, что на нем, да и силенки — не трактор же он — не позволяли ему взяться за это дело. Даже инструмента никакого, кроме лопаты, нет. А Танхылыу, похоже, от своих слов не отступится, наоборот, поддразнивает: «Ну, покажи, какой ты джигит».

Нужда сено есть научит, говорит народ. Автору кажется, что не будет большой стилистической натяжкой, если мы это мудрое слово переиначим по-современному: увязшей машине любовь крылья приставит. Гата, красный от негодования, вышел из машины, встал на краю лужи, огляделся по сторонам и увидел одинокую кучу щебня. (Видно, насыпали ее когда-то с благими намерениями починить эту самую дорогу. Благие намерения — единственный материал, с которым у наших дорожников не бывает перебоев. Ими-то они и мостят куштирякские дороги.)

— Полундра!. — закричал Гата. Он хотел сказать то же самое, что и тот старик, который с криком «Эврика!» выскочил из ванны.

Один вздох — и весь щебень перешел под колеса уазика, доска, исполнявшая службу мостика, легла туда же. Гата показал Танхылыу, как включить мотор, куда направить машину, и с криком «Давай!» навалился на уазик сзади. Гудит натужно мотор, щедрая жижа веером летит из-под колес. Пот пополам с грязью течет по лицу Гаты. Но машина — ни на пядь. Жужжит на месте, как шмель в патоке, только рябь от нее по лужам.

А для Танхылыу из ничего — потеха. Высунулась из кабины, смеется, подначивает:

— Хау-але-ле! Еще немного! Еще!

Минут через пятнадцать, вдруг каким-то чудом, видно услышав отчаянную мольбу джигита, машина вздрогнула, дернулась и поползла из лужи.

— Давай газу! Газу давай! Правей бери, правей! — орал Гата.

Наконец машина вышла на твердое место. Мотор остановился. Танхылыу выпрыгнула