Всемирный потоп. Великая война и переустройство мирового порядка, 1916-1931 годы - Адам Туз

Это была среда естественного обитания для либералов и лейбористов. Концепцию активно поддерживали и доминионы, и уже в силу этого она отвечала требованиям многих тори, которые еще в ходе Чанакского кризиса давали ясно понять, что империя не собирается вмешиваться[1342]. Результаты внеочередных всеобщих выборов, состоявшихся 6 декабря 1923 года, лишь подтвердили эти новые настроения в Британии: тори потерпели сокрушительное поражение. Наибольшего успеха добились либералы из числа сторонников Асквита, люди, близкие к Кейнсу, которые с 1916 года выступали за мирный компромисс именно потому, что они (как и Вильсон) желали избежать любых ненужных связей Британии с Европой или Америкой.

Однако на самом деле в декабре 1923 года власть перешла к партии лейбористов, состоявшей из принадлежащих среднему классу социалистов, радикальных либералов и группы объединенных общими интересами профсоюзов, возглавляемой Рамсеем Макдональдом, который в годы войны, как убежденный сторонник Вильсона, подвергся оскорблениям и остракизму за свою поддержку идеи «мира без победы»[1343]. Вместе с премьер- министром первое лейбористское правительство насчитывало 15 министров, входивших в состав Союза демократического контроля (СДК) – группы влияния, имевшей тесные связи с Вильсоном в период, когда он зимой 1916/17 года работал над своей первой программой обеспечения мира. Затем стало казаться, что для достижения поставленных ими целей потребуется перевернуть существующий в Европе политический порядок. Приход лейбористов на Даунинг-стрит не был революцией. Но это, безусловно, оказалось чувствительным политическим потрясением.

Как и предупреждал Ллойд Джордж, новые настроения в Лондоне серьезным образом сказались на Франции. На протяжении 1923 года Рамсей Макдональд называл желание Франции получить репарации несбыточной мечтой. То, что Германия сдала Рур, он считал результатом удушения «разбитой и разоруженной» страны «хорошо вооруженной и сильной страной» и называл это не «успехом», а «триумфом зла»[1344]. Единственный способ добиться мира, писал он в своем дневнике, – это убедить Францию вести себя «разумно» и отказаться от «политики эгоистической самовлюбленности»[1345]. Филипп Сноуден, первый лейборист на посту лорда-канцлера Казначейства, расценивал оккупацию Рура как попытку Франции «поработить 60 или 70 млн наиболее образованных, активных и научно мыслящих людей». Эдмунд Дене Морель, активист СДК, который рассказал о «черном ужасе на Рейне» – жестком насилии над местным населением, предположительно со стороны сенегальских солдат, – теперь поносил Францию за ее попытки «вырвать легкие и сердце из живого тела Германии»[1346].

Во Франции зимой 1923/24 года Пуанкаре все еще держался на гребне волны патриотического энтузиазма, но ситуация на валютном рынке указывала на то, что Франции вряд ли удастся продолжить оккупацию Рура, против которой выступали Британия и США[1347]. К декабрю 1923 года довоенный обменный курс, составлявший 5,18 франка за доллар, был не более чем приятным воспоминанием[1348]. За время оккупации Рура франк обесценился более чем на 30 % и его курс упал до 20 франков за доллар. В начале января 1924 года Пуанкаре с большим перевесом получил вотум доверия в палате депутатов Франции. Однако, когда дело дошло до налогово-бюджетной консолидации, депутаты были не столь единодушны. Большинство из них не поддержало мер строгой экономии.

Наконец, 14 февраля, когда делегаты прибывали в Париж на переговоры по плану Дауэса, французскую фондовую биржу охватил grande peur[1349]. Опасаясь коллапса на бирже, Пуанкаре потребовал для себя чрезвычайных полномочий, позволявших ему сократить бюджетные расходы и повысить налоги. Парламентское большинство, поддерживавшее оккупацию Рура, раскололось. Левые осудили требование Пуанкаре о предоставлении ему чрезвычайных полномочий, расценив его как наступление на республиканскую конституцию, и потребовали переложить основную тяжесть налогов на капитал, а не на заработную плату[1350]. Рынок реагировал по-своему, и курс франка по отношению к фунту стерлингов упал с 90 в начале года до 123. Пуанкаре признавался послу США Майрону Херрику, что опасается того, что франк достигнет отметки «канул в небытие»[1351]. В Вашингтоне это не вызвало сочувствия. Как отметил один чиновник в Госдепартаменте, «франк упал очень вовремя, что значительно прибавило здравого смысла в этой стране»[1352].

29 февраля Пуанкаре согласился прекратить оккупацию Рура в обмен на гарантии достойного поведения Германии. В качестве встречного шага он ожидал поддержки американцев, и он ее получил. Дж. П. Морган получил разрешение Госдепартамента на выдачу кредита на сумму 100 млн долларов. Этот шаг американцев вынудил Банк Англии также предоставить Франции краткосрочный заем. Подобные шаги, предпринятые с двух сторон, позволили в какой-то степени оздоровить Банк Франции. Поддерживаемый на плаву притоком долларов и фунтов стерлингов, франк пошел вверх, что привело к серьезным убыткам спекулянтов, игравших на понижение. Для правительства Пуанкаре это стало своего рода Verdun financier, оборонительным рубежом, позволявшим добиться победы. Однако кредит, предоставленный Морганом, надлежало вернуть уже через полгода. Его возобновление на долгосрочной основе было обусловлено действиями палаты депутатов Франции, от которой зависели меры по стабилизации финансов страны. Через полтора месяца, 11 мая, восстановилось соотношение голосов среди французских избирателей. Волна националистических эмоций ноября 1919 года схлынула, и оно вернулось к нормальной довоенной ситуации, когда большинство избирателей голосовали за левых республиканцев. Правительство Cartel de Gauche (картеля левых) заявило о своей победе. Пуанкаре, которого теперь резко критиковали как архитектора бессмысленно жестоких действий в Руре, подал в отставку.