Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

– Само собой. Но почему ты об этом вспомнила?

– В общем… мы подозреваем, что кто-то ведёт за нами наблюдение. Скорее всего, это кто-то из правительства, какой-нибудь департамент безопасности. Это не вполне ясно. В любом случае нужно быть крайне осторожными.

– Почему вы не можете обратиться в полицию?

– Понимаешь, – она едва удержалась, чтобы не закатить глаза, но Будур заметила это, и голос Идельбы смягчился, – полиция – тоже часть армии. Так ещё с войны повелось. А мы стараемся не привлекать к этим вопросам никакого лишнего внимания.

Будур указала на них рукой.

– Но ведь тут нам не о чем беспокоиться. Ни одна женщина в завии никогда не выдаст свою соседку, даже военным.

Идельба уставилась на неё, пытаясь понять, не шутит ли она.

– Не будь наивной, – сказала она наконец, уже резче, и, похлопав себя по колену, встала, направляясь в ванную.

Это было не единственное облако, тень которого омрачала счастье Будур в эти дни. Газеты по всему дар аль-исламу пестрели новостями о волнениях, повсеместно росла инфляция. Военные перевороты в Скандистане, Молдавии, Аль-Алеманде и Тироле, находящихся в непосредственной близости от Тури, всколыхнули весь мир – слишком острая для таких мелких стран реакция была вызвана явными опасениями за возрождение мусульманской агрессии. Мусульман обвиняли в нарушении обязательств, наложенных на исламский мир по итогам послевоенного Шанхайского съезда, как будто он был монолитным блоком, что даже в разгар самой войны выглядело смехотворно. В Китае, Индии и Инчжоу вводились санкции и даже эмбарго. Последствия угрожающих мер отразились на Фирандже моментально: подскочили цены на рис, затем на картофель, кленовый сироп и кофейные зёрна. Все ринулись делать запасы, вспомнив старые привычки военного времени, и даже когда взлетели цены, продукты первой необходимости сметались с полок бакалейных магазинов, едва успев поступить в продажу. Это сказывалось буквально на всём, не только на продуктах питания. Запасательство оказалось заразным феноменом, следствием всеобщего пессимизма и разочарования в способности правительства удерживать всё на плаву; а поскольку правительство действительно катастрофически сдало позиции к концу войны, многие были склонны откладывать деньги при первом намёке на угрозу. Приготовление пищи в завии стало упражнением в изобретательности. В обед часто ели картофельный суп, по-всякому приправленный специями для приидания вкуса, но иногда его приходилось подавать изрядно разбавленным, чтобы хватило на каждого за столом.

Жизнь в кафе бурлила так же, как и всегда, по крайней мере на первый взгляд. Вот только голоса людей стали, пожалуй, немного резче, блеск глаз – ярче, смех – громче, гулянки – пьянее. Опиумом теперь тоже запасались впрок. Люди приходили с тележками бумажных денег или предъявляли римские купюры номиналом в пять триллионов, со смехом предлагая расплатиться ими за чашку кофе и получая отказ. Только, по правде говоря, смешного было мало: с каждой неделей товары ощутимо дорожали, и, похоже, с этим ничего нельзя было поделать. Люди смеялись от своего бессилия. Будур стала реже ходить в кафе, избегая неловких встреч с Кираной и заодно экономя деньги. Иногда они с Пьяли, племянником Идельбы, ходили в другие кафе для публики поскромнее; Пьяли и его приятелям, к которым иногда присоединялись Хасан и его друг Тристан, похоже, нравились безыскусные заведения, облюбованные моряками и грузчиками. Так Будур и провела зиму, когда на улицах висел густой, как бесплотный дождь, туман, слушая рассказы об Инчжоу и штормовом Атлантическом океане, самом опасном из всех водоёмов.

– Мы живём на их честном слове, – горько сказала Зейнаб Шах, не отрываясь от вязания в их любимом кафе. – Как японцы после завоевания китайцами.

– Иногда нужно позволить чаше разбиться, – пробормотала Кирана.

Её лицо в тусклом свете было спокойным и непреклонным.

– Они все давно разбиты, – ответил Насер, сидя в углу и глядя в окно на дождь. Он постучал сигаретой по пепельнице. – Не могу сказать, что сожалею об этом.

– В Иране всем тоже как будто всё равно, – сказала Кирана в попытке приободрить его. – И они делают большие успехи, занимая лидирующие роли во всех областях науки. Лингвистика, археология, естественные науки – там собрались все ведущие специалисты.

Насер кивнул, погружённый глубоко в себя. Будур теперь знала, что он потратил всё своё состояние на финансирование многих из их усилий, находясь здесь в каком-то непонятном изгнании. Ещё одна сложная жизнь.

Снова хлынул ливень. Погода, казалось, подчёркивала их ситуацию, ветер с дождём били в большие окна кафе «Султанша», и капли воды хаотично стекали по стеклу, мечущиеся из стороны в сторону с порывами ветра. Старый солдат смотрел на дым, коричневые струйки которого сплетались с серым и расползались всё шире по мере подъёма вверх. Пьяли однажды описал ей динамику этого ленивого восхождения, такую же, как у дождевых дельт на оконных стёклах. Грозовое солнце бросало серебристый отблеск на мокрую улицу. Будур была счастлива. Мир был прекрасен. Она так проголодалась, что молоко в кофе казалось ей едой; солнце после грозы было ей пищей. Она думала: этот момент прекрасен. И эти старые персы прекрасны, и их персидский акцент прекрасен. И редкая безмятежность Кираны прекрасна. Отбрось прошлое и будущее. Хайям, любимый поэт персов, это понимал, и поэтому муллы почти всегда его недолюбливали.

Все ушли, и Будур подсела к Киране, наблюдая, как та что-то пишет в записной книжке в коричневом переплёте. Кирана подняла голову, довольная вниманием Будур. Она сделала перерыв на сигарету, и они немного поговорили об Инчжоу и ходеносауни. Как всегда, мысли Кираны приняли интересный оборот. Она считала, что ходеносауни позволило выжить то, что их цивилизация находилась на самой ранней стадии развития, когда их открыл Старый Свет, хотя это и противоречило логике. Будучи охотниками-собирателями, они одни обладали большим умом, чем развитые народы, и были способны к адаптации, в отличие от инков, скованных строгой теократией. Если бы не восприимчивость к болезням Старого Света, ходеносауни наверняка бы уже покорили Старый Свет. И теперь они навёрстывали упущенное.

Они говорили о Нсаре, о военных и богословах, о медресе и монастыре. Девичестве Будур. Времени, проведённом Кираной в Африке. После закрытия кафе Будур пошла с Кираной в её завию, в маленький мансардный кабинет с дверью, которая часто запиралась на ключ, и там они лежали на кушетке и целовались, кувыркаясь в объятиях друг друга, и Кирана сжимала её так крепко, что Будур испугалась за сохранность своих рёбер; и испугалась снова, когда её живот скрутило мощным оргазмом.

Потом Кирана обняла её, улыбаясь своей лукавой улыбкой, куда спокойнее, чем когда-либо.

– Твоя очередь.