Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева

Сложить два и два в понимании Годунова означало, что царьдолжен задаться простейшим вопросом: почему послание Батория попало к нему нечерез довереннейшего Бельского, не через какого-нибудь дьяка Посольскогоприказа, наконец, а из рук сына? Ответ на вопрос крылся в том, что царевич Ивансостоял в тайной переписке с Баторием и обещал ему всевозможные уступки послесмерти отца. Видимо, ободренный посулами молодого Ивана, уверясь, что часторжества недалек, Баторий и решился столь бесстыдно обратиться к царю.

Внезапно дверь распахнулась, и трое мужчин, стоявших передпрестолом, обернулись, недовольные, что им помешали. Царь гневно свел брови,всматриваясь в вошедшего. Тут же общее недовольство сменилось изумлением,потому что прервать их совет осмелилась… женщина.

Это была царевна Елена Ивановна, хотя узнать ее можно былотолько по выступающему животу. Залитое слезами лицо было искажено донеузнаваемости. Простоволосая, в одном только легком безрукавом летнике,накинутом на сорочку, она выглядела непристойно! И стоило представить себе, чтов таком виде царевна бежала по всему дворцу от своих покоев до царских, что еевидели и стража, и бояре, ожидавшие своей очереди в малой приемной, как у царя,и всегда-то весьма чувствительного ко всяческим условностям и приличиямотносительно женского поведения, а в последнее время и вовсе ставшегопоборником их затворничества, от гнева помутилось в голове.

Позорище! Да эта баба сошла с ума!

Он вихрем слетел с трона и ринулся к невестке.

– Сучка гулявая! – крикнул гневно, вздымая знаменитый посох.Ему никто не успел помешать, и царь, размахнувшись, огрел невестку по боку.

Испустив пронзительный крик, Елена упала на колени ипротянула к государю руки, в одной из которой был зажат измятый бумажный лист.В то же мгновение ее опоясала такая боль, что царевна обхватила живот руками иткнулась лицом в пол, лишившись сознания и выронив бумагу.

Царь в замешательстве уставился на скорченную фигуруобеспамятевшей снохи. Приступ ярости мгновенно сошел на нет, и он началсоображать, что совершил.

Баба-то на сносях, а он ее так… Ничего, оклемается, у бабы,что у кошки, девять жизней, зато в следующий раз подумает, прежде чем бегать подворцу чуть ли не телешом!

– Что ты натворил! – крикнул очухавшийся Иван, бросаясь кжене и пытаясь ее поднять.

Бельский помогал ему, а взгляд Годунова упал на бумагу,которая валялась в стороне. Подобрал ее, скользнул взором по строчкам – изамер, словно не веря глазам.

Государь, который растерянно наблюдал за попытками Иванапривести жену в сознание, краем глаза заметил, как лицо Бориса внезапносделалось пунцовым. Казалось, его сейчас хватит удар! Это было настолько непохоже на всегда спокойного, мягкого, сдержанного Годунова, отлично умевшеготаить свои чувства, что государь встревожился чуть ли не больше, чем из-заобморока снохи. Шагнул к Борису, явно радуясь хоть какой-то возможности отвлечьсяот неприятных хлопот над стонущей бабою, и тут Годунов начал суетливо прятатьруку с письмом за спину, при этом затравленно глядя на государя. Но тотоказался проворнее и, выхватив смятый лист, начал читать.

Чем дальше скользили по строчкам его глаза, тем сильнеебледнело его лицо. Однако глаза наливались кровью, и когда, дойдя до конца, онвзглянул на Годунова, у того подкосились ноги: на него смотрели красныедьяволовы очи!

Если у царя и возникли какие-то сомнения в правдивостиписьма, они исчезли, стоило ему только увидеть взопревшее, перепуганное лицоГодунова.

Борис рухнул на колени. Возможно, это спасло ему жизнь –царь только испепелял его взглядом, но не двигался с места. Однако внутреннеенапряжение, распиравшее его, наконец, должно было прорваться. С хриплым ревомударив Бориса кулаком в лицо, он развернулся, снова вскинул посох и кинулся ксыну.

На пути у него стоял недоумевающий Бельский. В следующий мигБогдан Яковлевич был отброшен к стене с такой легкостью, словно в нем было нешесть пудов, а всего лишь полпуда, а царь огрел сына поперек спины так, чтоИван рухнул на пол, издав крик боли. Он еще успел откатиться в сторону, чтобыизбежать тычка смертоносным осном, однако далеко не ушел.

Царь снова и снова вздымал посох, обрушивая на сына удар заударом. Глаза его были неподвижны, рот искривлен судорогой, пена кипела нагубах. Иван сначала пытался подняться, однако после удара по голове замернедвижимо.

Царь же словно не видел разбитой головы сына, егоокровавленного тела. Он хрипло стонал, меж стонов прорывались отдельные слова,и, когда Бельский выполз из своего угла и попытался понять, что выкрикиваетцарь, ему показалось, будто он ослышался.

Такого не могло быть! В это невозможно было поверить!

– Государь, помилосердствуй! – возопил Годунов, пришедшийнаконец в себя и, утирая кровь с лица, попытался перехватить посох, но получилпо ребрам так, что задохнулся и снова упал.

– Господи! Ты убил его! – послышался в это мгновение крик Бельского,и рука царя, занесенная над Годуновым, дрогнула.

Борис мгновенно перевернулся на живот и пополз, пытаясьподняться.

– Ништо! Живой еще, изменник! – взревел государь, уженесколько остывая и злорадно глядя на унизительные переползания Годунова.

– Ты сына убил! – так же отчаянно выкрикнул Бельский.

Рука Ивана Васильевича разжалась, посох с грохотом рухнул напол.

Государь обернулся. Бельский пытался приподнять царевича, ноне мог, так тряслись у него руки.

Иван Васильевич метнулся вперед, упал на колени, схватилголову сына, вгляделся в его закаченные глаза…

Дикий вопль, напоминавший звериный рев, раскатился подворцу. Дверь приемной палаты распахнулась, выскочил Богдан Бельский и врезалсяв собравшуюся под дверью приемной палаты испуганную толпу, крича:

– Лекаря! Лекаря!

Никто не двинулся с места. Люди оцепенело смотрели настрашную картину: неподвижно лежит царевна Елена Ивановна, в углу слабо стонетв кровь избитый Годунов. Царь с безумными глазами стоит на коленях и пытаетсяприподнять лежавшего на полу сына, однако его окровавленная голова безжизненнопадает, падает…

Роковое письмо исчезло.

* * *