Стрижи - Фернандо Арамбуру

шагал туда-сюда по квартире, целиком отдавшись воспоминаниям: в голове у меня всплывали сцены, в которых присутствовала цветущая и веселая Хулия, бедная Хулия, словно таким образом я мог бы вернуть ей хотя бы малую часть потерянной жизни. Во время этих хождений от входной двери до спальни я, как и следовало ожидать, вспомнил про свою часть маминого наследства, которую отдал им, чтобы они могли покрыть расходы по поездке в Германию и оплате лечения. Всё ли они истратили? А если нет, вернут ли мне оставшиеся деньги? Мысли, разумеется, сквалыжные, от которых тем не менее трудно отделаться и которые накатывают сами собой – вспыхивают в мозгу словно на экране. Иногда мне снится, будто я убиваю свою бывшую жену, сына, отца, Хромого, директрису школы (ее прежде всего) и много кого еще, но это, по-моему, вовсе не значит, что я отмечен инстинктом кровавого убийцы или что во время бодрствования меня одолевает желание убивать. Просто дурацкий мозг в часы отдыха забавляется фильмами ужасов и фильмами про всякого рода извращения, но это никак не отражается в последующей реальной жизни.

Сегодня я сомневался, идти или нет в бар к Альфонсо. Мне казалось, что ни выпивка, ни фривольные разговоры с Хромым никак не вяжутся с моим траурным настроением, ведь я буду знать, что в это самое время тело девушки, которую мы звали Хулией, лежит в больничной холодильной камере, а брат с женой невыносимо страдают. Правда, сомнения одолевали меня не так уж долго. Рауль и Мария Элена, не говоря уж об их покойной дочери, находятся далеко отсюда, и вряд ли их как-то заденет, если я не стану отказываться от повседневных привычек. Короче, я вышел из дому, потому что не хотел оставаться один на один со своими мыслями. К тому же мне было любопытно проверить, угадает ли Хромой по моим поведению, лицу и речи, что у нас в семье случилось несчастье. Я не сообщил ему о смерти племянницы, а он не заметил во мне ничего особенного и не спросил о причине моего удрученного вида.

15.

Ночью я спал хорошо. Ни один кошмарный сон не нарушил моего покоя. Из-за этого я весь день испытывал угрызения совести. Неужели смерть племянницы так мало значила для меня, что ее лицо не привиделось мне во сне? Уходя на работу, я обращаюсь к портрету отца:

– Папа, умерла одна из твоих внучек.

Но он не меняет своей неподвижной улыбки, и я отправляюсь в школу, еще раз убедившись, что наша семья – это сборище совершенно бесчувственных типов.

Вчера, вернувшись из бара, я отправил Амалии и Никите короткие сообщения о смерти Хулии. Первой отозвалась Амалия: «Ужасно». И добавила, что новость ее просто пришибла. Вскоре по радио началась передача Амалии. Но мне не показалось, чтобы известие, всего несколько минут назад названное ужасным, хоть как-то отразилось на ее голосе или повлияло на хорошее настроение, которое она демонстрировала на протяжении всей программы. К тому же из-за своей предполагаемой подавленности ошибок она совершила не больше, чем обычно. Это и называется настоящим профессионализмом.

Никита отозвался уже под утро, как всегда не слишком заботясь об орфографии: «Вот уш! Какая бида».

Сегодня предпочитают пользоваться для связи электронными приборами, а во времена, когда умер наш отец, все еще сохранялся обычай выражать соболезнования на бумаге с черной каймой, посылая письма по почте. Были, разумеется, и другие способы. Мама, например, поставила в подъезде стол с книгой соболезнований. В наш почтовый ящик пришло много писем в траурных конвертах. У меня, разумеется, таких не водится. И я решил, что сгодится обычный лист бумаги, чтобы написать несколько строк брату и невестке. Именно в подобных случаях мы жалеем, что рядом нет женщины, чувствительной и мудрой, которая помогла бы нам, неуклюжим мужикам, выйти достойным образом из особо сложных положений. Мужчины, они – то есть мы – все как на подбор олухи царя небесного. Кто-то скажет в свое оправдание, что такое утверждение – неприкрытая банальность, да, банальность, но не слишком далекая от истины.

Я начал так: «Дорогой Рауль и дорогая Мария Элена!» И тут меня заклинило. Суть проблемы была не в том, что сказать, а в том, как это сказать. Я провел долгие и тяжкие минуты, сидя перед чистым листом, пытаясь обрести равновесие и вдохновение с помощью бутылки коньяку, купленной накануне, хотя не так давно вернулся из бара Альфонсо, прилично набравшись. С большим напрягом мне удалось сочинить строк двадцать. И не было ни одной, которая бы не грешила той самой банальностью и тяжеловесностью и не раздражала бы своей леденящей фальшью и вымученным состраданием.

Мне захотелось позвонить Амалии и попросить ее надиктовать по телефону несколько фраз. Или Агеде, рискуя, что она бесповоротно вторгнется в мою жизнь. Или маме в иной мир, но боюсь, там не действует телефонная связь.

В итоге, поддавшись внезапному порыву, я набрал номер брата. Пьяный палец никак не хотел попадать в нужные клавиши. Пришлось снова и снова повторять попытки. Я собирался сразу перейти к главному: «Послушай, Рауль, не жди, что я смогу выразить словами свои чувства. В общем, я от всей души сочувствую вам и посылаю тебе мое братское объятие. До свидания». Трубку взяла Мария Элена, ее спокойствие в точности повторяло то, что вчера проявила Кристина. – Лучше тебе не говорить с Раулем. Он кое-как держится на транквилизаторах. Я скажу ему, что ты звонил.

Невестка понимает, почему я не смогу приехать в четверг в Сарагосу. Они с мужем от всего сердца благодарны всем, кто выражает им свои соболезнования. В то же время они хотели бы, чтобы в похоронах участвовало как можно меньше народу. Она добавляет кое-какую информацию к той, что вчера дала мне Кристина: временное улучшение состояния Хулии после возвращения из Германии, потом резкое ухудшение, паллиативные меры, быстрый конец. Она ушла без страданий, тело будет кремировано («Так хотела сама девочка»), урну захоронят в усыпальнице семьи Марии Элены. Я замечаю, что у моей невестки после переезда в Сарагосу усилился арагонский акцент, который прежде, вдали от родных мест, вроде бы смягчился. Простилась она со мной очень тепло, словно это ей самой пришлось утешать меня.

16.

Я вхожу в класс, где буду проводить первый в этот день урок. И кого же я вижу? Хулию! Вон она, сидит у окна и смотрит на меня не весело и не печально. Сердце у меня екает.

«Что ты здесь делаешь? Разве ты не умерла? –