Стрижи - Фернандо Арамбуру

еще раз заверили племянницу, что в самое ближайшее время, если надо, то прямо завтра, у нее будет новая гитара.

Когда мы ехали на машине домой, я очень скоро увидел в зеркало, что Никита спит сном праведника с открытым ртом, как мальчик, который в жизни своей не разбил ни одной несчастной тарелки. Мне очень хотелось узнать, о чем думает в этот момент Амалия. Я обернулся и посмотрел на нее. Она посмотрела на меня. Этого случайного обмена взглядами хватило, чтобы мы дружно расхохотались.

21.

Возвращаюсь к минувшему воскресенью. Мы довольно рано приехали в Серседилью. Солнце, мало народу (правда, к полудню людей прибавилось), над сонными крышами плывет бодрый колокольный звон. Мы решили отправиться в горы, чтобы дать побегать собакам. Мне было радостно смотреть, как носится среди деревьев Пепа, преследуя воображаемую добычу, а толстый пес, тяжело дыша, напрасно пытается ей подражать. Он то и дело останавливался, чтобы пометить территорию, изображая лихую удаль. По-моему, таким образом он хотел скрыть свою апатию. Небо бороздили утренние птицы. В свежем и чистом воздухе плавали дивные запахи затененной земли, душистых трав и сосен. Хромой, который с самого начала поездки не переставал ехидничать, вдруг перешел на мрачный тон. Едва мы вошли в сосняк, как он показал нам очередную noli me tangere – на предплечье, уже с коркой, потом признался, что у него выскочила еще одна – в паху, и она порой нестерпимо зудит. Это была одна из немногих серьезных вещей, сказанных им за весь день. Он спросил, согласны ли мы взглянуть на язву и вынести свое суждение. Естественно, мы согласились. Он спустил брюки, выставив напоказ протез и пестрые трусы типа боксеров дорогой марки. Я даже подумал, что язва была только предлогом, чтобы похвастаться хорошим нижним бельем. Потом без малейшего стеснения он спустил и трусы. Агеда присела на корточки, почти ткнувшись носом в эту часть его тела, покрытую темными волосами, чтобы лучше рассмотреть болячку в паху. Какой-нибудь турист, увидев с дороги эту сцену, мог бы поклясться, что пара выбрала такое дивное место для занятий оральным сексом. Меня восхитили простота и доверительность их отношений.

– Это никакой не рак, – сразу же заявила Агеда, отметая любые неблагоприятные прогнозы.

И мы с ней в один голос посоветовали ему найти в поселке дежурную аптеку, купить там флакон антисептика, а может, еще и какой-нибудь увлажняющий крем и с их помощью хотя бы отчасти снять зуд. Так он и поступил, а потом воспользовался туалетом в баре, чтобы применить эти средства. Позднее, уже в ресторане, Агеда сказала, что ему надо в течение двух-трех недель ежедневно следить за всем, что он ест и пьет. – У меня появилось подозрение, что ты чем-то травишь себя и твой организм старается извергнуть эту дрянь через отверстия, которые образуются то там, то там.

Хромой пообещал последовать ее совету, но я не уверен, что он говорил всерьез, поскольку к тому времени снова стал шутить на грани фола и жестоко измываться над медицинскими познаниями нашей приятельницы, чьи запасы терпения можно было сравнить с расстоянием от нас до Австралии.

22.

Я много раз внушал своим ученикам, что одно из главных благодеяний культуры заключается в том, что она учит людей искусству правильной смерти. Умирать надо учиться, снова и снова повторяю я, хотя они в ответ только смеются. То есть умирать надо достойно, благородно, со вкусом, без истерик и страха. Но ребят мои рассуждения не трогают. И это нормально. Они молоды. Собственный конец кажется им таким далеким, что они считают себя бессмертными.

Культура, то есть определенного рода культура, не только дает знания и развлекает, она обладает еще и способностью утешать, поскольку учит принимать какие-то вещи как данность, если, конечно, человек сам не отказывается усваивать полезный урок. Все это я излагаю в классе языком далеким от академической тарабарщины, чтобы подросткам было понятно. До сих пор ко мне ни разу не приходили верующие в Бога отцы или матери и не обвиняли в том, что я порчу их детей, внушая им идеи, противоречащие учению отцов церкви. Хотя по другим поводам жалобы все-таки случались. В этом году, чтобы не ходить далеко, один папаша устроил мне скандал из-за того, что в учебнике философии сколько-то там строк посвящено марксизму. Идиот.

Правда, теперь я испытываю легкие сомнения. Несколько дней назад в культурной броне, которая защищает меня от самых острых переживаний, стали появляться трещины. Разумеется, я не стану призывать к себе в последний час священника. Я не испытываю страха. Не буду кричать среди ночи. После того как мною было принято решение положить конец собственному существованию, я стал как-то свыкаться, можно даже сказать физически свыкаться, со своей будущей могилой на кладбище «Альмудена». Я не жду ни тьмы, ни света от рассеяния моих атомов, и мне уже давно кажется, будто все, что меня окружает, покрыто невозмутимой пылью прощания.

Тогда что же лишает меня честно заслуженного покоя?

Умер отец, и я вздохнул с облегчением. Нам не пришлось распахивать окна, чтобы дом наполнился свежим воздухом. Мы могли наконец дышать полной грудью. Мама возродилась к жизни, как уже засыхавшее растение, которое вдруг полили.

И ее смерть я тоже воспринял довольно легко. Теперь мне кажется, что с тех пор мама редко посещала мои мысли. Природа, которая лишила ее воли и памяти, поступила великодушно, освободив от унижений и забрав к себе. Мне было не очень приятно быть сыном растения с материнскими чертами. Спокойное лицо умершей ободрило меня. Я с благодарностью поцеловал неподвижные губы и ушел.

Умер мой бывший тесть. Отправился в лучший мир, по словам его жены, ханжи и святоши. Без комментариев.

Больше взволновала меня смерть моей коллеги Марты Гутьеррес. Учителя пару дней, словно подражая друг другу, ходили с печальными лицами. А теперь – кто вспоминает о ней? Ее место вскоре заняла другая учительница, и жизнь в школе потекла своим чередом. Так же будет и в моем случае.

По сравнению с этими смертями смерть племянницы ударила меня крепче и, пожалуй, в самое больное место. Из головы не выходит ее облик, хотя тесного общения между нами никогда не было.

С тех пор как она повзрослела, я видел ее всего несколько раз, поэтому мне трудно представить Хулию с новыми, недетскими чертами. Нас соединяли выбранные не нами самими родственные узы и вряд ли что-то еще. И тем не менее мысли об этой смерти тяжелой тенью сопровождают меня повсюду.