М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

не лгу. Я – шут. Я – паяц. Я скачу, кувыркаюсь и корчу рожи. Вы думаете, я просто валяю дурака за мелкую монету и глоток прокисшего вина? А я показываю вам вас же – и смеюсь вместе с вами! Я профессионал в своём деле, а основа этого дела – досконально знать человека, знать, за что зацепить. Главный же секрет моего мастерства заключается в том знании, что все мы – шуты, все – паяцы, без исключений. Мы все кривляемся и корчим рожи – но, как я убедился со временем, не оттого, что нам радостно, и не для того, чтобы принести радость, а оттого, что нутром чувствуем некую собственную сущностную кривизну в таком же искажённом – нами же? – мире… И вот – я зеркало ваше, в котором видите вы себя. Зеркало – но далеко не кривое, а, как ни парадоксально, совсем наоборот! Вы видите во мне урода? Это ваше собственное уродство!

– Интересный, однако, подход… Тебя, должно быть, часто били… или всё же хватало ума не говорить всем то, что говоришь сейчас нам?

– Ум шута не в том, чтобы скрывать правду, а в том, чтобы уметь подать её, как хорошо пропечённое жаркое: обжигающее! острое! солёное!

– Ну точно, били…

– Хэх-ха! Побои – это весьма ценный опыт! Попробуйте, кстати, не пожалеете! А опыт, скажу я вам, – сокровищница комедианта! Здесь всё ценно, каждая мелочь, про которую такого вроде бы и не подумать! Надо только не отвергать её, как вещь бесполезную или даже причиняющую страдания, а отнестись как к шкатулке с секретом, неразгаданному дару судьбы, потому что, когда ты найдёшь открывающую её тайную кнопку… Ох-хо!.. Вот, к примеру, однажды я повредил себе глаз. Уж не помню, что это было: искра ли от костра или оса, или на выступлении благодарный зритель угостил меня вином, слишком, правда, сильно швырнув кувшин прямо в голову… Поначалу я расстроился, но скоро понял, насколько ценную способность приобрёл: я гляжу теперь каждым глазом на мир поочерёдно, и одним вижу иллюзию, другим – каков он есть на самом деле. Я люблю смотреть так на тех, кто собрался поглазеть на меня: то одним глазом, то другим… то одним, то другим…

Шут хохотнул. А Максуд задумался…

– Да в чём интерес смотреть на уродство? – проговорил меж тем Рост и хмыкнул. – Ладно бы к пользе…

– Интерес? Ну, если речь обо мне, то интерес-то как раз самый непосредственный, профессиональный – как паяцу без него? А польза… Я довольно стар – однако ж до сих пор не помер с голоду! Ах-ха-ха-хэ!

– Всего-то?

– Поверишь ли, мне достаточно!

– А другим? – вставил свой вопрос Дилшэд. – Тем, кто смотрит на твои ужимки?

– Вы действительно хотите знать? Хэм-м… Так узнайте то, что я не говорил ещё никому… Я – зеркало душ людских. Я показываю то, что вы не хотите видеть в себе: неправильность, противоречие и разлад… Не хотите – но тянетесь разглядеть неудержимо! И вы смотрите в меня, как в олицетворение всех пороков, – только будто другими глазами – глазами стороннего наблюдателя: более умного, терпимого, более высокого. Вы смеётесь – и душа отделяется от грязи, налипшей на неё, и расправляется внутренняя кривизна – пусть понемногу, едва заметно… И так же, едва заметно, расправляется мир… Вы смеётесь – и уходит боль, уходит страх. Вы становитесь умнее, добрее, терпимее. Мудрее. Чище. И все эти изменения отражаются в мире… И только лишь ради этого я готов скакать перед вами, кривляться и корчить рожи, пока не помру! Так смотрите же на меня и смейтесь! Смейтесь, паяцы!!! Смейтесь же от души!!!

Крик оборвался – однако ни звука не последовало в ответ. Да и сам шут отчего-то не заливался своим неудержимым, задорным хохотом. И вправду, что ли, помер?

– Боюсь, смех уже не спасёт, – нарушив тишину, угрюмо произнёс Максуд. – Не смех людям нужен – огонь…

– Не бойся, парень, – услышал он голос шута, – если надо, я покажу людям огонь… и он опалит их язвы и прижгёт их раны, как настоящий!

– Хэх, у тебя, оказывается, есть единомышленник на Горе, Сошедший-с-Небес, – сказал Рост.

– Сошедший-с-Небес? – не поверил собственным ушам шут. – Сын Неба?! Почему ты молчал?! Я тут всё о себе, всё поучаю – а вот у кого действительно стоит поучиться! Такая жизнь! Такие приключения! – с восхищением тараторил он. – И сюжетов, как у тебя – ещё поискать! Я думал, что постиг всё в своём ремесле, но ты… Ты – поистине велик! Позволь, я стану твоим учеником! Слугой! Рабом, если хочешь! Я буду подносить тебе сандалии – и ловить каждое твоё слово! Я буду учиться, пока не научусь!

И снова тишина. Ожидание…

– Что скажешь… учитель? – не вытерпев, спросил шут.

– Что мне сказать… – проговорил Сошедший-с-Небес так, словно не готов был к ответу и потому тянул время. – Я…

По коридору вдруг заспешили тяжёлые шаги, сопровождаемые бряцаньем сабельных ножен и шипящей руганью стражников, затем лязгнул засов и скрипнули несмазанные петли…

– Соскучились по моим колкостям, ребятишки? – отрывисто и нервно прозвучал насмешливый голос шута. – Конечно, остроты шэха не так безобидны – они оставляют настоящие раны… Ох-х…

Глухой звук, как твёрдым в мягкое, – удар не дал шуту договорить.

До ушей Максуда донеслись сердитое пыхтение и шорох, словно по камням волокли мешок с концентратом, затем – пинки и оханье в ответ. Уверенная и целеустремлённая поступь смешалась с торопливым сбивчивым шарканьем…

– Бросьте, ребятки… Ох, ёй… Ну не в этом же смысле… Хэх-х… Я пойду сам… Ай! Хе-хе! Да правда же… Ой! Ха-ха-хэх!

Шут вскрикивал от боли и тут же начинал хохотать. И не переставал говорить.

– Уф-ф… Я готов, готов… Я готов к представлению! Ах-х… ха-ха! Оно ждёт меня! Клянусь, это будет мой лучший выход! Слышишь, учитель?! Ау-ф-ф!.. Ха-ха! Я дам им огня! Я дам…

И вдруг замолчал резко, будто неожиданно увидел что-то, и произнёс:

– Уважаемый… кого-то ты мне напоминаешь… Хочешь денюжку? На-на-на-на-на…

Судя по звукам, шута принялись лупить почём зря, а Максуд приник к решётке, вжался в неё до боли, чтобы увидеть хоть напоследок (он был почему-то уверен, что не встретит уже никогда) того, кто принёс в здешнюю тьму немного радости и смеха, и кого только лишь слышал… Но не увидел ничего, кроме мельтешения теней…

***

– На-на-на… – шептал скороговоркой Сошедший-с-Небес, просунув сквозь прутьярешётки над самым полом ладонь с кусочком лепёшки.

Некоторое время ничего не происходило, но вот дрогнули тени (капля огня, должно быть, трепыхнулась в далёком светильнике),