Пастыри чудовищ. Книга 2 - Елена Владимировна Кисель

пришлось потом на месяц пояс затянуть. Вот и сейчас щеголял в куртке из чёрного виверния, штаны небрежно наползают на сапоги с искрой — из драккайны, я эти чешуйки теперь за милю различу. Посеребрённый пояс раккантской работы — как ты там говорил, Эрли? «Настоящий мужик должен выглядеть опасным хищником, тогда красотки сами в объятия валиться будут?». Спорим, и сейчас вовсю валятся: тебе возраст к лицу. И не скажешь, что ты на два года меня старше: выглядишь от силы на сорок, тёмно-рыжая грива и не думает седеть, разворот плеч, прищур глаз…

— Лайли, все виры Кайетты! Ты на меня смотришь, будто сейчас в храм потащишь брачеваться. Мне можно бояться уже?

— Я смотрю так на всех, кто меня кормит. Боженьки, немедленно отдай мне эту ветчину. Вот с ней бы я побрачевался…

— Будто ты сам её не утащишь… да куда ж ты так-то… во оголодал. Кузен, ты что, мимо таверны, что ли, прошёл?

— Ну-у-у, не то чтобы забыл… но заходил я туда не за питанием.

— Так ты хоть запивай, запивай, а?

Меня утаскивало в вир памяти — пьяноватый и развесёлый, а в кружке всё прибывало яблочного сидра — любимого напитка кузена, и внутри становилось тепло. Тепло и запах яблок, как дома. Вечер, лето, тебя опять спихнул к нам в деревню отец-законник, мой старик ворчит — мол, мало своих охламонов, братец-выскочка еще этого на три луны подкидывает, что ж там, в Аканторе девать некуда? А мать вздыхает и суёт нам пирожки с яблоками, а ты подмигиваешь — спокойно, кузен, разберемся — и киваешь: да что там папаша с мачехой думают, ух-х, аканторские заразы, вот приеду и ка-а-ак выскажу, от всей крайтосско-деревенской души! И старик прыскает — я даже не могу припомнить — мог ли его ещё кто-то рассмешить. Кроме столичного племянника, искренне полагавшего, что он местный, крайтосский и деревенский, а какой-то там Акантор — пфе, понимаешь ли.

— Огненные войны… нет, что нам тогда взбрело?

— Братские войны. Ты ещё был Вейгордом Аловолосым.

— Ага, а за войско Айлора было стадо коз. И этот козёл. Он мне, кстати, знаешь ли, снится. Ребята вот спрашивают — чего я с криком вскакиваю…

— Ну-у, можно сказать, что Вейгорд тогда потерпел разрушительное поражение. Ты, помнится, хотел шугануть его Даром.

— Не я один об этом подумал, заметь.

— Ну, я же должен был тебя прикрыть. И вообще, эта тварь даже простуду не подхватила. Порождение болотных чертей… По-моему, деревенские так рады были.

— Ага. «Только у нас и только сегодня — статуя ледяного козла!»

За столом мы втроём — Эрли, я и память, память благоухает яблоками, сеном, жареным мясом, дымками — деревенскими запахами. Из вира всплывает одно за другим: на спор лазали в старый колодец, раз как-то удрали поисследовать руины замка, ночью. А лодки и плоты? Это вообще было — без счёта: ты же хотел в Велейсу Пиратскую податься, на вольные хлеба. Стоять на капитанском мостике, захватывать трофеи — шикарная жизнь!

Что я буду твоим ближайшим помощником — это разумелось само собой.

«Э-э-эй, Лайли! — босоногий парнишка болтает загорелыми ногами в воде. — А если я в этот вир старый сигану — за мной прыгнешь?»

Я расчёсываю укус на ноге, поглядываю на заросший вир с опаской: «Зачем?»

«Ну, а я за тобой сигану. Не думая. Вот».

«Можно же сразу не лезть, чтобы никто никуда не сигал».

Вир издалека ощеривается неровными зубами камышин: готов сигануть в неведомое?

Крутится тёмная вода, закручивается спиралькой сидр в кружке. Отдаёт весёлым запахом попоек в учебке, беззаботным: «Да завтра вызубрим», и всё отлично, всё по плечу…

— Мой старик? О, старик мне все мозги выжрал нравоучениями — ну, про мачеху не будем, это печальное. «Усилия, ум, дисциплина!» — папаша всю жизнь нос драл, что пробился до Аканторского корпуса своими силами. Знаешь, что он сказанул, когда я уже уволился? Что он к вам в деревню меня подкидывал — чтобы я как следует испугался. Ну. Посмотрел, стало быть, кем я могу стать, если не буду вкалывать как следует.

— Признавайся, пугал мной или всё-таки моим папашей?

Что-то среднее, видимо — младший брат-неудачник, промотавший папино состояние и осевший в деревушке Крайтоса. Или его младший сынок — обалдуй с Даром Холода, чтобы не учиться — ладонь с Печатью заложит…

— Вот насчёт тебя не надо, — поднимает палец Эрли. — Старикан говорил, из всех его племянников — ты самый способный. В пример мне тебя ставил…

Я давлюсь — потому что не помню такого благоволения от дядьки Текра: вечно затянутого в законническую форму, зыркающего из-под бровей: «Остолопы!»

— Что? Ты пей давай. Когда мы бодались насчёт Корпуса… я собирался уходить после первого года… ляпнул ему это условие, насчёт тебя. А он обрадовался. Сказал, я буду под присмотром.

Кашель мешается со смехом, я хватаюсь за сердце. Эрли тоже хохочет и заботливо лупит меня по спинке кулаком. Обдавая запахом дорогой кожи и цитруса.

— Ага, ага… в общем, он прямо от души надеялся, что ты будешь за мной шпионить. И ему докладывать каждое словечко. За его-то великое благодеяние… а ты что тогда — так и не понял?!

Да скорее уж — и не думал. Знатно обалдев от такого выверта судьбы: сперва учебка сыскарей, потом Аканторский Корпус. Потомственные законнички, снобы из Ирмелея, заучки типа Крысолова — и всё это на мою деревенскую голову.

И Эрли — уже второгодка, который словно протягивает руку тонущему с берега. Блестящий, сияющий Эрли, которому некоторые четверокурсники в рот заглядывают. Душа школярской компании.

«Лайли, слушай… ребятам надо подсобить, ты в деле?»

— Вообще, он был прав. Старик. Что, скажешь — нет? Он бы меня убил, если б ты не отвирался так усердно. Тебе он верил уж куда побольше. Чуть ли не до конца учебки считал, что на меня клевещут. Так что ты, выходит, за мной присматривал, Лайли. Так?

— Ха. Без тебя меня сожрали бы ещё на первом курсе. У многих, знаешь ли, были нехорошие вопросы — что я делаю в сыскарском с моими данными…

— Да ладно, на второй год они уже все…

— А я сейчас и не про второй год.

К концу первого я выбился в середняки по учёбе — не хуже и не лучше других, может, поэтому на меня так окрысились некоторые из «потомственных». И тут уже спасибо Эрли и компании.

— Ой, только не надо этих вот влюблённых глаз, я ж сейчас слезу пущу, — кузен рассеянно