Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин

права на жизнь. И эта ее гражданская, политическая устремленность внутренне совпадала с извечным победительным ростом, развитием, неуничтожимой преемственностью всего живого.

В той же повести «Речка Воря» так переданы мысли Вари, охватившие ее в дотла разоренной, стертой фашистами с лица земли деревне, куда только что вернулись воины-освободители: «Удивительная штука жизнь! Она вечна, неистребима. Она пришла сюда, в эту деревню, в которой уже не было жизни, и опять тут — жизнь. Она сильнее павших, сильнее умерших, сильнее войны. Люди идут в бой не только с мыслью победить, а и с другой, подспудной, — как бы остаться живыми, и они продолжают жизнь. Они совещаются тут, на войне, как быстрее и посильнее ударить по противнику, смять его, уничтожить, и они продолжают жизнь».

В высшем смысле «продолжают жизнь» и те герои повестей и рассказов С. Баруздина, которые, подобно юной учительнице Тоне Алферовой («Тоня из Семеновки»), шестнадцатилетнему защитнику Москвы Коле Лясковскому («Пожарная дружина»), двадцатитрехлетнему младшему лейтенанту Славе Солнцеву («Речка Воря»), Сереже Шумову, Проле Кривицкому и Ване Дурнусову («Само собой…»), солдату Коле Невзорову («Дуб стоеросовый»), комиссару партизанского отряда Игорю Орлову («Елизавета Павловна») и многим другим персонажам писателя, совсем молодыми погибают в боях с врагами. И, конечно, те, кто вместе с Алексеем Горсковым, героями-рассказчиками повестей «Тоня из Семеновки» и «Пожарная дружина», рассказов «Последняя пуля» и «Дуб стоеросовый», Елизаветой Павловной из одноименной повести, встретили победу и живут с неизбывной ответственностью в душе.

И за себя, и за других,

Что не пришли с передовых,

За тех, кто гибли под огнем,

За тех, кто умерли потом…

В «продолжающих жизнь» героях писателю особенно дорога доброта — эта основа всякого позитивного деяния. С. Баруздин, обычно использующий названия как символы, выявляющие идейносодержательную сторону произведения, не случайно одну из лучших своих повестей называет именем и отчеством героини — «Елизавета Павловна».

Писатель создал обаятельный образ женщины, казалось бы, не имеющей никаких оснований надеяться на счастье, и все-таки прожившей насыщенную, большую, полноценную жизнь, которую по самому строгому счету можно назвать счастливой. Елизавета Павловна — маленькая, высохшая от старости горбунья, которая, и разменяв восьмой десяток лет, не собирается уходить на покой, — все послевоенные годы служит курьером в горисполкоме, неутомимо разъезжая от одной организации к другой, — неизменно шумная, энергичная, подвижная, страстно увлеченная разгадыванием кроссвордов.

Но городские старожилы помнят и ту Елизавету Павловну, которая в 34 года, когда война подошла к ее городу, оставила пединститут, где училась на четвертом курсе, и стала партизанской разведчицей, работая для конспирации сотрудником немецкой оккупационной газетенки «Русский голос», а когда это стало невозможным, ушла медсестрой в партизанский отряд.

«Физическое уродство, — читаем в повести, — как это порой бывает, не ожесточило, не озлобило Лизу. Она была мягка со всеми, у нее не было врагов, и в людях она обычно видела только хорошее. И как ни ужасна была война, как Лиза ни воспринимала немцев, она на первых порах не чувствовала злобы к ним».

Пожалуй, злобы не было в ней и после. Овладевшее всем ее существом чувство праведного гнева, холодной ненависти к иноземным убийцам и предателям своего народа было не злобой, а жаждой справедливости, особым проявлением любви к казненной гитлеровцами партизанской связной Никаноровне, в недавнем прошлом преподавательнице института, где училась Лиза, к погибшему в бою комиссару отряда Игорю Венедиктовичу Орлову, в мирное время заведовавшему отделом пропаганды горкома партии, ко всем, кого война обрекла на мучения или смерть.

Игорь Орлов — единственная, тщательно таимая ото всех, даже не допускающая мысли о взаимности, любовь маленькой горбуньи. Но можно ли спрятать такую любовь? После гибели комиссара командир отряда Леонид Еремеевич скажет Лизе, что Орлов знал о ее чувстве к нему. Даже будучи безответным, чувство это наполняло жизнь Лизы новым, незнакомым ей ранее и великим смыслом. И смерть любимого была для нее такой же страшной потерей, как если бы Игорь Венедиктович был ее мужем и отцом ее детей. Озарение, человеческая теплота этой любви навсегда остались в ее сердце. Недаром и сыну своему, зачатому от мимолетной связи с унтером Карлом, когда Лиза работала медицинской сестрой в лагере военнопленных, она дала имя и отчество любимого.

Было бы, конечно, ханжеством не заметить тех душевных мук, которые на протяжении всей жизни причиняло Лизе ее физическое уродство. Сама мысль о нем отсекала даже малую надежду на семейную жизнь, материнство. Ведь и учительницей Елизавета Павловна не осмелилась стать, потому что боялась тайных насмешек будущих учеников. Однако там, где эгоист замыкается в собственном горе и одиночестве, человек, способный радоваться жизни, которая течет вне его, получает удовлетворение от возможности быть хоть в малом нужным, полезным другим. Вот почему «в войну Елизавета Павловна чувствовала себя… даже счастливой». Тяжелее пришлось ей сразу после войны, когда заботы мирного времени развели людей по семейным ячейкам, а ее молодость уходила. И она не смогла оттолкнуть Карла, истосковавшегося за месяцы лагерной жизни по женской ласке. Нет, не слабость это была, а всесокрушающая сила жизни, могучая воля к продолжению на земле. Она дала ей сына, а вместе с ним и невестку, и внучку Оленьку — те великие материнские, семейные радости, о каких Елизавета Павловна не смела и мечтать.

Так всегда у Баруздина: побеждает не тот, кому случайность дала фору в виде разного рода физических и моральных преимуществ и кто на волю случайности целиком и положился, а тот, кто не убоялся напряжения борьбы, кто от начала и до конца остался верен главному закону человеческой активности — творить добро и утверждать справедливость, тот, для кого преодоление беды стало нормой жизни, источником духовной силы.

И если б беда не случилась,

Не знаю, что б было тогда.

И вряд ли бы что-то родилось,

Когда б не пришла беда.

Это сказано по сугубо личному поводу. Но автобиографична не только лирика. Свое отношение к миру писатель передает хотя бы некоторым своим героям и уж, во всяком случае, выражает его в идейно-нравственной направленности произведений.

Всенародная беда военного лихолетья как бы обнажила нравственный фундамент советского общества. Почему в числе немногих задуманных Горсковым на фронте картин одна носит название «Предатель»? Да потому, что проблема эта в ее нравственном аспекте (а именно нравственный аспект — определяющий в искусстве) волнует и самого С. Баруздина. В повести «Елизавета Павловна» самые ненавистные, заслуживающие наиболее страшной, публичной, казни персонажи — это предатели, пошедшие в услужение