План D накануне - Ноам Веневетинов

и многие вняли.

— У вас всё? Ну что ж, это…

— На лестнице послышались шаги.

Только не беги, Панюша, только не беги.

И где-то вдалеке набат ударил,

И смёл с бюро пенсне и мемуары.

Я пронесла сквозь жизнь печалей массу,

Детей похоронила в землю родовую,

Но никогда не захотела уступить экстазу,

О чём и мужу неустанно повествую.

Но он же весь такой… душа их группировки,

То козлоногих ловит, то козлоголовых.

Читает в зеркале стихи и расшифровки,

И кормит обещаньями своё семейство псовых.

Все канделябры словно в скатерти вросли,

А те колышутся под неспокойным боем тика.

И в эполетах ветерок какой-то рыщет,

И кандалы на мальчике нужны, но не нужны.

Он смотрит с вызовом на их кордон бездушный,

В глаза сидящему вполоборота Торквемаде,

А взгляд писца поймать решительно не выйдет,

Он пишет бойко, даже если все молчат.

У всех у них мундиры словно из ломбарда,

И ни на ком не видно париков, таких

Особых, как особенна охота, стремящаяся

По следам мальчишки, отнюдь не собиравшегося вовсе

На лошадях и кóзлах покидать свою страну.

Постмодернизм процесса шедеврален,

Он и в сравненье не идёт с гротеском Босха,

С гротеском чёрного квадрата поверх пачки,

С готовой не вполне к употребленью

Некоей смесью изначальной и такой,

Которую дают на пробу крепостным.

Пока ни на один вопрос барона,

Или какой он там носил с рожденья титул,

Магистра симуляций, жреца репрезентаций,

Мальчишка не ответил так, чтоб понят был.

Они ему про явки, он им про визиты,

Они про заговоры, он про заклинанья,

Они, трясясь от ярости, сулят сто мук,

А он, трясясь от радости, скребёт об пол каблук.

Они, едва оправившись, заводят речь про конус,

А он, слегка оправившись, речёт, что этот фокус,

Направленный на повсеместное сих мест озелененье,

На поддержанье ярости в сердцах, но ярости холодной,

Проистекающей из предпосылок эпохальных,

Таких как секс иль пессимизм труда,

Таких как Гегеля «сейчас» и «здесь»,

Таких как неудавшийся в то утро майонез.

— Э, в таком случае, если вы, наконец, закончили, позвольте выразить своё…

— Таких как меты взлёта цен на яства,

Таких как социальное пространство,

Таких как договор иных оставить в рабстве,

Таких как совокупность лжесхоластик.

Таких как конкуренция стремлений,

Таких как исторические связи поколений,

Таких как тени императорских падений,

Таких как алиби всех ваших преступлений.

Таких как риск вдруг резко заебаться,

Надеждой чьей-то быть, что не устанет возлагаться,

Таких как надобность в отличья облачаться

И в них идти и подлости на службе предаваться.

Все язычки в венцах свечей влекутся вслед за диалогом,

Скупым, но непрестанным, словно поезд душ в Аиде.

И кто кого имеет, фигурально выражаясь,

В течение сего на власть памфлета?

Играет свет на ножках ренессансных стульев,

Дворцовый гренадёр с винтовкой смотрит вдаль,

В его глазах конец утопии и осознанье,

Что мир не будет прежним для него, того,

Кто через двадцать коридоров, восемь равелинов,

Шесть этажей в одну и семь в другую сторону

Провёл мальчишку, всего в цепях, как адский пёс.

Зелёная лампа: мы в свете её водяные.

Опасные связи: не явные, но осевые.

Заехать за другом: не знаю, успею ли нынче.

Дворянские гнёзда: не превратятся в добычу.

Егерский полк: изготовился для попаданья.

Слёзы жены: лишь ещё одна форма восстанья.

Монастырский приказ: был распущен до Камер-конторы.

При визите в синод надлежит: приподнять головные уборы.

Разделить на четыре: это всё-таки же на пять.

Заменить на верёвку: заменить на «просить» «умолять».

Третья «Русская Правда»: переходит из уст в уста.

Распустили Союз: вряд ли это вполне спроста.

У Апостола обыск: пусть ебутся в высокий рост.

Александр Татищев: покидает, как видно, пост.

Из Якутска стреляют мылом: наконец-то сияет тракт.

Все друзья, даже Пушкин: не сказал бы, что это факт.

Это факт.

Потолок полномочий: вон, смотри, это та звезда.

Офицерская участь: ночью мозель, а утром уже бурда.

Принц Ольденбургский: то ли скончался, то ли ещё дитя.

Паровоз мчится к цели: то ли просто, то ли уже пыхтя.

Уголь в лифте: доставляется прямо к обеденному столу.

Дворник с Мойки: променял на бомбу свою метлу.

Кучер Сухозанета: променял на полштофа месть.

Молодой подпоручик: променял на удобство честь.

На казённый кошт в корпус: принимают одних богачей.

У Рылеева с Пестелем: не так много ещё декабрей.

В батальоне сапёров: снова назрела дуэль.

Император — крестьянам: нету больше в России земель.

Он прав.

Китеж

Записывая его в герои, эти сраные боги одалживали лишь сами себе, хотя это и не так очевидно; он-то никогда ханжой не был, но в военном походе, как правило, ебля больше похожа на стравлю, как они и хотели, судя по отговоркам, приобретшим уже масштабы пропаганды. Бадб не молодится, она не накрывала колпаком невидимости производство косметической продукции под Лиллем, а Минерва так вообще всего-то пригожая вдовушка, совершенно без аппетитов, только у неё три порнографические сессии в «Playboy», а когда-то она тащилась за возвращавшимися домой греками, крича им, что её не повышали до богини, она просто дорогая шлюха, ну где же прогнозируемая реакция?

Полярный день подходил к концу. Ветер, его друг, потому что он вобрал в себя понемногу ото всего, что тот оживлял и посредством чего способствовал, от воздушного шара, мельницы, паруса, торгового тракта, флюгера, облака, через которое нельзя провалиться, усиливался. Он сидел и глотал градиентные колебания полной грудью, как дурак. Обмороки вновь участились. Бурые камни лежали и на берегу, и точно так же уходили в озеро, подсвечиваемое одалисками теплового излучения отнюдь не изнутри. Под задницей такая мерзлота, что палец не воткнуть, вечная. Он всё же воткнул палец, и не один, но это далось тяжело. Равнина перед глазами — одно сплошное серое небо, так не пойдёт. Он был на отдалённом ото всего сераке, от холода уже не чувствуя ног, видимо, эта дюжина — или кто там из них ещё о нём помнил и на его счёт исходился, — думала, что сквозь завесь мороза, которая раз в час сносилась метелью до того скорой, что нельзя было лететь, ему не докричаться. Что ни день тыкали его самозацикленностью, а сами из трансвеститов перекидывались в транссексуалов, для этого им не нужен был никто, и попыток сколько угодно, и имели друг дружку, хоть это и не шло к сложившимся о каждом стереотипам.

Таким образом продолжается перечисление фактов из фактов, не однобоких вовсе, касательно героя по имени Китеж: как раз за разом причащался он единственно возможного божественного; воспевал на все