Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

государем. Так впервые официально втягивались командующие в политику. Родзянко заканчивал официально ту тайную работу представителей общественности, которые ездили с визитами по генералам, стараясь привлечь их к широкому общественному движению в целях переворота, о чем говорилось выше.

Были эти представители общественности и у генерала Алексеева, когда он болел в Севастополе. Генерал Деникин утверждал позже, что будто бы Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких-либо государственных потрясений во время войны.

Данной телеграммой Родзянко делал снова, уже официально, сильный нажим на высшее командование армией.

Было уже очень поздно, когда Алексеев прочел эту телеграмму. Он решил доложить о ней государю на ближайшем докладе, утром 27-го числа.

Глава 36

27 февраля, понедельник, в Ставке. — Доклад генерала Воейкова о телеграмме Протопопова. — Доклад генерала Алексеева о телеграммах премьера князя Голицына, полковника Павленкова, председателя Государственной думы Родзянко и генерала Брусилова. — Две телеграммы от императрицы. — Запоздавший завтрак. — Тревожная телеграмма генерала Хабалова и успокоительная генерала Беляева. — Телеграммы генералов Эверта и Рузского. — Паническая телеграмма Родзянко. — Прогулка государя. — Тревога среди свиты. — Письмо императрицы. — Телеграмма и письмо государя императрице. — Перемена в настроении высшего командования. — Экстренный доклад генерала Алексеева. — Решение о командировании генерала Иванова и о посылке в Петроград войск с фронта. — Обед и разговор государя с генерал-адъютантом Ивановым. — Доклад обер-гофмаршала графа Бенкендорфа по телефону из Царского Села. — Распоряжение об отъезде в Царское Село. — Третья тревожная телеграмма императрицы. — Разговор генерала Воейкова с генералом Беляевым по телефону. — Столкновение генерала Воейкова с генералом Алексеевым. — Телеграмма генерала Рузского с поддержкой ходатайства Родзянко. — Вызов генерала Алексеева по прямому проводу из Петрограда великим князем Михаилом Александровичем и разговор для передачи государю. — Телеграмма премьера Голицына и ответ государя. — Тщетная просьба генерала Алексеева уступить. Телеграмма генерала Хабалова о катастрофическом положении. — Во дворце перед отъездом на вокзал. — Прием государем генерала Иванова. — Отъезд государя из Могилева под утро 28 февраля

Царская Ставка, успокаиваемая до 27 февраля относительно происходивших в Петрограде событий императрицей Александрой Федоровной через государя и военным министром Беляевым через генерала Алексеева, не обладавшая к тому же правильной информацией ни со стороны дворцового коменданта, ни со стороны военных властей, Царская Ставка, в эти роковые для России дни, обладая всею полнотой верховной и военной власти и силами многомиллионной армии, опоздала в действиях относительно подавления революции на несколько дней. Царская Ставка начала принимать соответствующие меры только с позднего вечера 27 февраля, когда законное правительство уже самоупразднилось в Петрограде.

27 февраля, понедельник, было первым действительно тревожным днем в Ставке. Утром Воейков доложил государю о полученной им ночью телеграмме Протопопова (приведенной в главе 32). Она описывала беспорядки 25-го и 26-го числа, но и успокаивала, что арестован «революционный руководящий коллектив» и что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работам. То, что министр лжет, уменьшая серьезность происходящего, не улавливали.

На утреннем докладе в штабе Алексеев доложил сначала сведения по фронту, затем перешел к Петрограду и представил полученные за ночь телеграммы:

1) от председателя Совета министров Голицына, поданную 26 февраля в 1 час 58 минут ночи, которая сообщала, что указ о роспуске Государственной думы и Государственного совета будет опубликован утром 27-го числа;

2) от начальника гвардейских запасных частей полковника Павленкова, поданную в 1 час 40 минут ночи, в которой он доносил государю, что «26 февраля из толпы тяжело ранен командир запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка полковник Экстен и ранен того же полка прапорщик Редигер».

Телеграмма по лаконичности являлась шарадой.

Затем Алексеев доложил о телеграмме, полученной им от Родзянко (приведена в предыдущей главе). Трескучий пафос и агитационный характер телеграммы обесценивали ее верные мысли. Государю могло показаться, что Родзянко преувеличивает опасность и, как всегда, шумит и шумит. Алексеев доложил и то, что такую же телеграмму получили главнокомандующие Брусилов, Рузский, Эверт и что Брусилов уже прислал Алексееву телеграмму, в которой просил доложить его величеству: «По верноподданнейшему долгу и моей присяге государю императору считаю себя обязанным доложить, что при наступившем грозном часе другого выхода не вижу».

Факт втягивания высшего командования в политику, о чем не раз предупреждали государя, был налицо. Государь, никогда не позволявший Алексееву касаться внутренней политики, на этот раз долго беседовал с Алексеевым. На ответственное министерство государь категорически не соглашался. Но с мыслью, что необходимо назначить особое лицо для урегулирования продовольственного и транспортного дела, государь был согласен. Однако никакого окончательного решения относительно Петрограда принято не было. Доклад затянулся. Государь опоздал к завтраку, и это встревожило всех знавших аккуратность государя.

Кругом уже только и говорили о беспорядках, о стрельбе в Петрограде, о бунте в Павловском полку. За завтраком государь казался озабоченным.

После завтрака, перед прогулкой, государю были принесены от Алексеева телеграммы Хабалова и Беляева.

Хабалов телеграммой, поданной в 12 часов 10 минут, доносил государю о бунте в запасных батальонах Павловского, Волынского, Литовского и Преображенского полков.

«Принимаю все меры, которые мне доступны, для подавления бунта. Полагаю необходимым прислать немедленно надежные части с фронта» — так тревожно заканчивал свою телеграмму Хабалов.

Беляев же в телеграмме, поданной в 13 часа 15 минут (№ 196), сообщал:

«Начавшиеся с утра в нескольких войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие. Беляев».

Это была легкомысленная, преступная по лживости и по желанию успокоить Ставку телеграмма. Но она была подписана военным министром, и ей нельзя было не верить.

Принесли и характерную телеграмму главнокомандующего [Западным фронтом] Эверта. Донося о получении им телеграммы от Родзянко, Эверт просил доложить государю: «Я — солдат, в политику не мешался и не мешаюсь. По отрывочным, доходящим до меня слухам, насколько справедливо все изложенное в телеграмме по отношению внутреннего положения страны, судить не могу, но не могу не видеть крайнего расстройства транспорта и, как результат сего, постоянного и значительного недовоза продуктов продовольствия… я считал бы необходимым немедленное принятие необходимых военных мер для обеспечения железнодорожного движения и подвоза продовольствия к армиям. Эверт».

Принесли и телеграмму Родзянко государю, поданную в 12 часов 40 минут, которая гласила: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и к Государственной думе. Гражданская война