Открытие себя - Владимир Савченко

– Да что много говорить, – заключил начальник отдела, – сами сейчас увидите… Спиридон Яковлевич, – повысил он голос, – поднимайтесь, вас ждут великие дела! Как самочувствие ваше?

Пробное тело повернулось на бок, село на носилках, свесив тощие ноги, повернуло голову к говорившему. Нет, это было не просто тело – человек с осмысленным (и даже не таким меланхолическим, как прежде) лицом и точными движениями.

– Спасибо, ничего. – Он потрогал себя под левой грудью, где уже затянулась, покрылась розовой кожей смертельная рана, поморщился. – Вот только здесь здорово мозжит. Что – опять?.. – (Звездарик вздохнул, опять, мол.) – За это доплачивать надо.

– А как же, Спиридон Яковлевич, согласно прейскуранту, – с готовностью отозвался начальник отдела. – Не обидим! Вот, друзья мои, прошу любить и жаловать: Спиридон Яковлевич Математикопуло, наш лучший донор.

Тот сконфузился, встал, зашел за носилки:

– Что же вы меня таким представляете, неловко, право. Я сейчас облачусь. Эй, Лавруха, одежду!

Служитель подал пакет с одеждой, ухмыльнулся:

– С тэбя причитается, Спиря. Опять прямо в сэрдце, даже рэбра не задел. Цэни!

– Ладно, получишь, живодер, бакшишник! – пообещал тот, надевая мятые черные брюки.

Комиссар Мегрэ повернулся к Семену Семеновичу:

– Так ведь вот она, идея-то!..

Но объяснить ничего не успел. В отсек, где одевался «донор», ворвалась Людмила Сергеевна Майская – запыхавшаяся, раскрасневшая, счастливая от принятого решения.

– Ох… жив, цел! – Кинулась к Спире, обняла, приникла. – Мой, все равно мой! Какой ни есть… Прости меня, если можешь, дурочку малодушную. Я просто растерялась, понимаешь? Прости, милый… мой милый! Одевайся скорей, и пойдем домой, хорошо?

– Конечно, моя деточка, моя ласочка, моя ягодка! – «Донор» гладил растрепавшиеся волосы женщины, покрепче прижал, целовал в губы, в щеки, в глаза – не терялся. – Конечно, сейчас пойдем. Только куда: к тебе или ко мне?

– То есть как?! – Та отстранилась в удивлении.

– Людмила Сергеевна, – кашлянув, сказал Звездарик, – это Спиридон Математикопуло, который предоставил свое тело для пробного опроса вашего мужа. Я же вам все объяснял!

– О-охх… – У женщины закатились глаза, она без сознания повалилась на носилки, которые успел подставить ей служитель.

Сквер около бывшего железнодорожного вокзала Кимерсвиль-1 был запущен – заброшен, собственно, – с той самой поры, когда упразднился и вокзал: со столицей и многими другими местами город соединили туннели хордовой подземки. Нельзя, впрочем, сказать, что и в прежние времена он был ухожен и популярен как место отдыха, этот сквер. Правда, здесь под липами и кленами, по сторонам от земляных дорожек с кирпичным бордюром, имелись предметы детского развлечения: горка с жестяным желобом, качели, центрифуга горизонтальная (вертушка), карусель с парными креслами на длинных цепях, качающиеся доски с сиденьями в форме коней, колесо обозрения, подвесные скамьи-качалки и даже огороженные досками квадраты с песком. Глаза посетителей также услаждала холмообразная клумба, обрамленная воткнутыми углом в землю красными кирпичами, а в середине ее – фонтан в виде бетонного цветка с Дюймовочкой.

Но все равно и в те времена кимерсвильские мамы и бабушки сюда детей развлекать не приводили. С самого начала сквер как-то слишком основательно обжили ожидающие поездов пассажиры. Они и на каруселях катались, возносились – кто с чемоданом, кто с провожающими – над деревьями на колесе обозрения; молодецкими толчками ног раскручивали центрифугу, закусывали на качающихся скамейках, резались в карты на вершине жестяной горки… убивали время.

Потом вокзал закрыли, сквер опустел; механизмы в нем заржавели, поблекли от непогоды, фонтан засорился, а Дюймовочке отбили нос.

Однако вскоре после открытия в Кимерсвиле Ψ-вокзала это место оживилось.

Сюда зачастили молодые и средних лет люди, как правило, хорошо, даже с изыском одетые, – люди, чьи энергичные лица и походки, умеренно четкие жесты, внимательные глаза и немногословные фразы не позволяли заподозрить их в склонности к пустому времяпровождению. Тем не менее они праздно прогуливались вокруг клумбы или по дорожкам сквера, прокручивались на колесе, вертушках, карусели, даже возились в песочке. Все выглядело идиллически – только искрометные фразы и короткие, но наполненные деловым содержанием диалоги, кои произносились при всех занятиях, выдавали затаенное и бурное, как в адских автоклавах, кипение страстей:

– Имею сексапильность от молодого! Кому сексапильность?

– Есть способности логические, есть художественные! Воля активная, воля пассивная? Вольному воля, купившему рай, хе-хе!..

– Продам доброту, пять баллов! Незаменима в семье.

– Меняю всё на всё! Меняю всё на всё! Меняю, меняю, меняю!..

– Кому нравственность, кому нравственность? Есть личная, есть духовная, есть нравственное отношение к близким…

– Куплю воображение, память, смекалку, здоровье…

– Четыреста галактов за паршивую четырехбалльную отвагу? А совесть у тебя есть, папаша?

– Валяется дома пара кассет. Неходовой товар. Завтра принесу, приходи, недорого отдам.

Покупатель плюется, соскакивает с коника. Его собеседник на другом конце доски валится на землю. Распахнувшиеся полы плаща открывают ряд кармашков, вроде детской азбуки, только крупнее: в каждом по кассете, а на ткани выведена цена – трех– или четырехзначное число.

– Дама, да что вы! Девять баллов это интуиция на грани ясновидения, чтоб я так жил! Вы же ж будете знать все не только про мужа и детей, но и за всех знакомых.

– Полторы.

– Две с половиной, это же себе в убыток. Имейте в виду, она с молодого, еще развиться может. Дама, вы же в цирке сможете выступать, клянусь здоровьем!

– Тысячу восемьсот.

– Ладно, две, чтоб не мелочиться… Дама, куда же вы, я согласен!.. Нет, не здесь, пойдемте на колесо обозрения, рассчитаемся на высоте, хе-хе!

– Кому здоровье? Продаю свое здоровье!

– А свое-то зачем?

– Ох… очередь на машину подходит. Мужчина, купите, не пожалеете, вы ж видите, я какой: ого-го!

– Всучиваю-обессучиваю с гарантией. Для детей скидка.

– Три четыреста. – Собеседник отталкивается ногой, запускает вертушку.

– Три девятьсот, – парирует стоящий на ней по другую сторону. – Это же творческий ум, не что-нибудь!