Открытие себя - Владимир Савченко

Он удалился в сторону карусели. Вася покачивался на подвесной скамье, мечтал: а хорошо бы вправду сейчас нашелся этот треклятый характер, тик-так, тик-так… без всякой детективной игры с возможным печальным исходом. Теория теорией, а пристукнут в подъезде – и окажется потом, что техника бессильна.

Маклер поспрашивал, поуказывал: вон, мол, сидит. Вскоре около Долгопола, солидного покупанта, бурлило торговое вече.

– Слушай, а другие черты не надо? Имею все третьего порядка, баллов, правда, маловато, но вдобавок к своим в хозяйстве не помешает, а? Оптом – скидка.

– Возьми приличное здоровье, парень. Мое. Посмотри на меня. И ты такой станешь: ого-го!

– А женщины с вами отправляются? Имею второй и третий порядок «женских сутей». Возьмешь?

– На это сейчас не уполномочен, – отбивался Вася. – Характер нужен, остальное потом.

– Слушай меня: не найдешь ты такой характер, я здесь второй год вращаюсь, о подобном не слыхивал…

– А по-моему, что-то недавно мелькнуло, – вставил кто-то.

– Ай, бросьте! – отмахнулся напористый, сиплый, пахнущий луком. – Слушай лучше меня: я тебе продам кассету с одиннадцатибалльной активной волей, так! – у другого найдешь такую же пассивную, у третьего – гордость, у четвертого – нахальство, у пятого – еще что-то… понял, нет? Соберешь – и вводи себе на благо компании или колонии. С миру по нитке, робкому характер, понял, а?

Долгопол вдруг осознал, что это напирает, дышит в лицо тот поджарый брюнет, отпущенный Порфирием Петровичем, – только сейчас он был без очков, в кепи и кожаной куртке. Выходит, не узнал, подумал Вася, тогда на него тетка наседала с ридикюлем, не до прочих было… Но краем глаза он заметил мелькнувшее за спинами лицо Вани Крика – осунувшееся и небритое, но его такую челюсть не спутаешь. Внутри у Долгопола похолодело: «крестник», этот, если присмотрится, не ошибется.

– Так даже велосипед не соберешь, – отмахнулся он от брюнета, – а тем более личность. Это ж все-таки характер. А психическая совместимость? Вались-ка ты!.. Цельный характер нужен, блочный.

– А кем вы там будете, на венерианской суше? – полюбопытствовал кто-то сбоку. – В какие формы воплотитесь?

– Известно в какие, в венерианские, – сказал Вася. Подумал и добавил: – В кремнийорганические.

– А самоназвание какое будет? – не унимался любопытный.

– Ну, ясно какое… – молвил Долгопол и вдруг с неудовольствием осознал, что это вовсе даже и не ясно. В фауне Венеры преобладают рептилии, как на Земле в мезозой; высшая форма их – разумные стратозавры. «Ну, эти, в облачном слое, – лихорадочно соображал Вася, – а на тверди какие? Птерозавры? Нет, это опять-таки летающие. Ихтиозавры? Эти и вовсе из земной палеонтологии, водоплавающие – на Венере морей-озер нет. А как тех, что посуху гуляют: просто „завры“? Или звероящеры? Но почему же „зверо“? Вот сволочи, – неуважительно подумал он о зоологах, – не обозначили все как следует…» (И напрасно, заметим в скобках, подумал он так о них: есть иные названия для древних рептилий, кроме оканчивающихся на «ящер» или «завр»; есть, например, «игуанодон», «мастодонт», «фтородонт»… впрочем, последний, кажется, не «завр», а зубная паста. Просто плохо подготовил оператор Долгопол свою легенду, не изучил вопрос – и теперь горит. Без игры. Как в воду глядел Порфирий Петрович.)

– Известно какие, – продолжал Вася, чувствуя, как на лбу под париком выступает пот, – эти… – («Может, палеозавры? Нет, палео – это древние… вот черт!»)

– Целинозавры они там будут, – произнес позади знакомый голос. – Или колонизавры.

Все грохнули. Долгопол оглянулся: рядом, прислонясь к стволу клена, стоял пробник, лучший донор Кимерсвильского ОБХС, сдающий тело напрокат. «Как бишь его?.. Спиридон Математикопуло, без определенных занятий, дважды застрелен и регенерировался». Сейчас он был в тех же мятых черных брюках, в стоптанных туфлях и старой стеганке, раскрытой на голой груди; крупный нос вольных очертаний был так же лилов, и брови над маленькими глазами так же приподняты в философском недоумении. Единственной новью во внешности донора был вызревший под левым глазом синяк: память о перчатке служителя Лаврентия во время последней пробы.

«А он-то меня узнал? – напрягся Вася. – Я в отсеке позади стоял, ничего не говорил… может, не приметил. Да и сейчас-то я на себя не похож».

– Уж Спиря ска-ажет!.. Вот к кому, молодой человек, советую подсуетиться, – сказал Долгополу, поднимаясь со скамьи, толстяк в гремящем кассетами пальто. – Голова! Как грится, пьян, да умен. Только найди подход.

Толстяк запахнул пальто, удалился. Другие торговцы тоже разошлись, пересмеиваясь: хоть ничего не всучили долговязому чудику, но малость развлеклись, погрелись – и ладно. Вася и Спиря остались одни.

– А ты не знал, как ответить, – слабо усмехнулся донор. – Тиранозавр, мол, я там буду. С таким характером кто же еще, как не тиранозавр!

– Так ведь характера-то еще нету? – Вася поглядел на него с вопросом.

– Можно найти и такой, можно. Только не здесь. Это вещь редкая, коллекционная, на любителя… И никакого особого подхода ко мне не надо, кроме одного. – Спиридон взглянул умоляюще. – Похмели ты меня, ради бога. С утра душа скорбит.

В окрестности бывшего вокзала не осталось ни ресторанов, ни баров, зато немало развелось погребков – самодеятельных, будто самозародившихся из психической плесени этого места. Они не имели вывесок, посетители знали их по именам стоявших за стойкой: «У дяди Бори», «У тети Раи», «У Настасьи Филипповны», «У спившегося инопланетянина»… (Последний, впрочем, не разливал вино за стойкой – куда там! – сам околачивался в ожидании дармового стаканчика: полуголый, сутулый и хлипкий, стертой какой-то внешности; в глазах светилось собачье дружелюбие, тоска и жажда. Когда-то, говорили, он прибыл сюда по VII классу, воплотился в превосходное тело молодого мужчины – вкусить земных радостей. Начал с вина, коньяка, рома, вошел во вкус… и так и не вышел. Когда исчерпал запас галактов, принялся обменивать тело на худшее, но с доплатой. Так скатился в нынешнее, которое уже и обменять нельзя, пропил сувениры, личные вещи, одежду. Ему иной раз подносили, спрашивали сочувственно, кто он да откуда? – он же, выпив, только всхлипывал и отворачивался. Откуда бы ни был, возврата нет: психика разрушена, тело ни к черту, из одежды остались только плавки с кармашком… Ах, Земля, коварная планета!)

Шесть ступенек вниз, круглые столики на длинной, по грудь человека, ножке; один сорт дешевого, но крепкого вина-шмурдяка, наливаемого в граненый стакан до краев (меньше брать неприлично) из бочки посредством банного крана, и одна конфета на закуску. В каждом погребке попадались Спирины знакомые, свои в доску ребята; донор представлял им своего друга Васю, будущего кремнийорганического целинозавра, замечательного парня, которому он, Спиря, во всем поможет – иначе век свободы не видать! Знакомцы жали Васину руку, желали, поздравляли… приходилось из казенных средств похмелять и их.