Зияющие высоты - Александр Зиновьев

Любопытно, сказал Мазила. Продолжай! Первый заместитель - Вошь. Раскопали где-то в тридевятом царстве-тридевятом государстве. Когда-то я с ним в одной группе учился. Во время войны он служил в заградотряде. Всю учебу - братийный руководитель. Совершенный продукт режима Хозяина. И искренний его поклонник. Честен. Скромен. Неглуп. До ужаса сер, как асфальт. Принципиален. И так далее в таком же духе. Ученый секретарь - Тля. Знаю его тоже по Университету. Когда-то они с Вошью и еще одним типом терроризировали весь факультет. Устраивали всякие персональные дела и кампании с травлей. Тогда они зарвались. И их слегка одернули. Бездарен. Трудолюбив. Честен. Принципиален. Целеустремлен. При Хозяине еще мальчишкой начал делать карьеру. Отказался, ушел с крупной должности учиться. На нищенскую стипендию. Все они защитили диссертации уже далеко за сорок. До последнего времени их никто нигде не упоминал, настолько они ничтожны даже в наших кругах, набитых сплошь ничтожествами.

На глазах таких людей либералы печатали статью за статьей, книгу за книгой. Защищали диссертации в районе тридцати лет. Ездили на конгрессы, симпозиумы, коллоквиумы. Организовывали лаборатории, кафедры, институты, фигурировали в газетах и журналах. Красовались по телевизору. В общем, снимали сливки. А эти люди ждали. Больше двадцати лет ждали. Копили ненависть. Кое-чему научились. Защитились. Напечатались. Продвинулись. Не на виду, на периферии. Но продвинулись. И, главное, поняли, что либералы такое же дерьмо с творческой точки зрения, как и они сами. А местами даже хуже. И выработали определенные установки. Они сравнительно молоды, как и либералы. Может быть чуть-чуть постарше. Так что они пришли надолго и всерьез. Значит это реставрация режима Хозяина, спросил Мазила. Почему же реставрация, сказал Болтун. Нормализация. Что же нас ждет, спросил Мазила. Ничто, сказал Болтун. Что угодно. Этого не знают сами эти люди. Это не зависит ни от нас, ни от них.

Но прогресс все-таки какой-то есть, сказал Мазила. Ты же сам признаешь, что они честные принципиальные люди, а не беспринципные жулики и карьеристы вроде Претендента. Не забывай, что мы - в Ибанске, сказал Болтун. У нас все кошмары начинаются с болезненной честности и гипертрофированной принципиальности. И все честные и принципиальные деятели заканчивают мелким жульничеством и непомерным тщеславием. А все просветления (их не так уж много было!) начинаются с мелкого жульничества. И кончаются они, выходит, по-твоему..., начал было Мазила. Нет, сказал Болтун. Они кончаются ничем. Они не имеют продолжения. Кошмары имеют другие источники, независимые от них. Либералы, как обнаружилось в итоге, бездарны и глубоко непорядочны, хотя претендуют на одаренность и порядочность. Сменившие их..., как бы выразиться,... не консерваторы, не реакционеры, это было бы неточно, а..., скажем, стабилизаторы делают пакости, аналогичные па-костям либералов, из принципа и серьезно, и потому они просто нормальны. Они законны и по форме.

Началась ожесточенная борьба за разрядку напряженности и сразу же достигла апогея. Враждовавшие стороны трижды поцеловались по ибанскому обычаю. В обмен на оппозиционно настроенных интеллигентов с дефективной анкетой ибанцы вывезли из Америки сто миллионов пудов щей. Демократизация ибанского общества достигла зенита. Ибанские власти разрешили поставить на могиле Хряка надгробие из черно-белого мрамора. Переплетение и взаимное проникновение черного и белого цветов символизировало борьбу сил добра и зла в сложной натуре Хряка, который, даже по мнению Хозяина, был примитивным хитрецом районного масштаба. Власти разрешили также нескольким никому не ведомым художникам выставить свои паршивые картинки на мусорной свалке, предварительно разогнав их с помощью энтузиазма народных масс. Поглядите, кричали прогрессивные силы на Западе. Что мы вам говорили! Ибанцы исправились! Преодолели! Погодите, говорили консервативные силы. История еще может повториться. Ерунда, кричали прогрессивные силы. История повторяется. Но один раз - как трагедия, а другой раз - как фарс. А фарс нам не страшен. Историю вспять не повернешь. Не те времена. Это глубочайшее заблуждение, сказал Двурушник. История повторяется. Но один раз - как трагедия, а другой - как катастрофа. Но Двурушника не послушали. Его вообще не слушали, ибо про него вообще забыли. Судьба западной цивилизации решается в Ибанске, говорил Правдец. Ибанские проблемы - это не экзотика и не материал для развлечений. Это ваши, западные проблемы. Поймите это, в конце концов! Но даже Правдеца не слушали. Даже о нем позабыли. И понимать ничего не хотели. Вспомните уроки прошлого, говорил Правдец. Кто пал первой жертвой режима Хозяина? Хватит, кричали прогрессивные силы. Надоело! Не забывайте о исторической оправданности! Не нужно преувеличений! Глядите, как здорово живут теперь ибанцы! Надо же, в конце концов, считаться с фактами!.. Но ведь режим Хозяина - тоже факт, говорил Двурушник, факт сегодняшней жизни, а не прошлого. Это не сон, а реальность. Слова бессильны, сказал Двурушник. Тут дело не в заблуждениях. Если люди будут точно знать, к чему приведут их действия, они все равно от них не откажутся. Они их совершают независимо от сознания, по законам поведения масс, лишь придавая им ту или иную словесную форму. Бессмысленно говорить падающему .о том, что падение причинит ему неприятности. Но молчать невозможно, если знаешь об этом.

В Забегаловке вокруг Хмыря и Учителя сразу образовалась теплая компания. Хмыря знали все. А Учитель был Оттуда, и это производило более сильное впечатление, чем возвращение из космоса. Оттуда, как всем известно, не возвращаются. И тут вдруг такое чудо. Сначала не верили. Щупали бумаги. Потом качали головами и говорили, что с Учителя за такое везение причитается. Потом пели песни. Разумеется, блатные.

Забулдыга с помятою рожей.

Год-другой, - и тебя больше нет.

Лейтенант с нежной девичьей кожей

Курс полета наносит в планшет.

До конца твоя песенка спета.

Не скомандуешь жизни - кругом.

Светит в утреннем небе ракета.

По машинам, ребята! Бегом!

Ни мечта. Ни печаль. Ни забота.

Забегаловки рвотная вонь.

В вышине лейтенант с разворота

По земле открывает огонь.

Скукой вечности стала минута.

Грязной стойкой кончается мир.

Кружат, кружат, свернувши с маршрута,

Где горит на земле командир.

Жизни след синяками под бровью.

Всем плевать, что хрипишь до сих пор.

Лейтенант, истекающий кровью.

Перебитый снарядом мотор.

В Забегаловке просидели до закрытия. Прихватили еще полчаса, пока уборщицы мыли пол. Потом побрели к Ларьку. С некоторых пор, говорил Учитель, я думаю только о прошлом. И ни о чем другом больше думать не могу. Страшно. И места себе не нахожу от того, что прожил не свою, а какую-то вроде бы чужую жизнь. Как будто идиот-режиссер подсунул мне совсем не ту, не мою роль. А переигрывать поздно. Я тебя понимаю, сказал Хмырь. Со мной тоже такое бывает. Чувствую себя невинно осужденным на бессрочную серость, глупость, пошлость и все такое прочее. Лейтенант, истекающий кровью, - это хоть чуточку романтично. А если так: