«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

Многие, особенно среди наших приятелей, воображают, что слова ничего не стоят. Но все наоборот: сказать хорошо о чем-нибудь так же интересно и так же трудно, как изобразить это, ведь правда? Есть искусство линий и красок, но есть и искусство слов, и оно точно так же никуда не исчезнет.

Вот новый сад, довольно простой по композиции: белое дерево, небольшое зеленое деревцо, квадратик зелени – лиловая земля, оранжевая крыша, широкое синее небо. Сейчас работаю над девятью садами: белым, розовым, почти розово-красным, белым с синим, розовым с серым, зеленым с розовым.

Вчера я до изнеможения трудился над вишневым деревом на синем фоне; молодые побеги листвы – оранжево-золотистые, гроздья цветов – белые. Все это на фоне сине-зеленого неба выглядит чертовски славно. Увы, сегодняшний дождь не дает мне вновь броситься в бой.

В воскресенье (не считая прошлых визитов) посетил здешний бордель, большое помещение со стенами, выкрашенными синеватой известью, как в сельской школе: с полсотни военных в красном и горожан в черном, с великолепными желтыми и оранжевыми лицами (что за оттенки лиц встречаются здесь!), женщины в небесно-голубом и ярко-красном, все это самых чистых и кричащих цветов. И все – в желтом свете. Далеко не так мрачно, как подобные заведения в Париже. Сплин не разлит здесь в воздухе. Я по-прежнему очень сдержан и очень спокоен, ибо вначале должен залечить желудочное расстройство, счастливым обладателем коего являюсь, но потом придется наделать шуму, так как я намерен приобрести славу бессмертного Тартарена из Тараскона.

Меня очень заинтересовало то, что ты собираешься побывать в Алжире. Это прекрасно, и, черт возьми, такую поездку нельзя считать неудачей. От всей души поздравляю тебя. Так или иначе, встретимся в Марселе.

Вот увидишь, тебе понравится созерцать здешнюю синеву и чувствовать солнце.

Мастерской мне сейчас служит терраса.

Я и сам твердо намерен писать марины в Марселе и вовсе не скучаю здесь по серому северному морю. Если увидишь Гогена, передавай привет от меня, я должен вскорости написать ему.

Дорогой дружище Бернар, не отчаивайся и, главное, не поддавайся сплину, старина, ведь с твоим талантом, после поездки в Алжир, ты станешь чертовски хорошим художником. Ты тоже станешь южанином. Если бы я захотел дать тебе совет, вот он: чтобы набраться сил, принимай здоровую и простую пищу в ближайший год, да-да. Начни сейчас. Лучше не приезжать сюда с расстроенным желудком и испорченной кровью. Я был в таком же положении и сейчас поправляюсь, но поправляюсь медленно, жалея, что с самого начала не проявил чуть больше благоразумия. Но что поделаешь с этой проклятой зимой – нечеловеческая была зима. Поэтому постарайся приехать уже с хорошим кровообращением: здесь при плохом питании трудно что-нибудь исправить, но если ты здоров, оставаться таковым легче, чем в Париже.

Напиши мне поскорее. Адрес прежний: Арль, ресторан Карреля. Жму руку.

602. Br. 1990: 604, CL: 480. Тео Ван Гогу. Арль, вторник, 1 мая 1888

Дорогой Тео,

спасибо за письмо и за вложенную в него купюру в 50 франков. Будущее не видится мне в черном цвете, но я вижу, что оно чревато трудностями, и порой задаюсь вопросом, не окажутся ли они сильнее меня. Это случается чаще всего в минуты физической слабости, а на прошлой неделе я страдал от такой жестокой зубной боли, что помимо своей воли потерял время. И все же я как раз послал тебе рулон маленьких рисунков пером – думаю, около дюжины. Итак, ты увидишь, что я перестал лишь писать маслом, но не перестал работать. Ты найдешь среди них беглый набросок на желтой бумаге: лужайка в саду у въезда в город, а на заднем плане – примерно такое строение [см. иллюстрацию на с. 645].

И вот сегодня я снял правое крыло этого здания; в нем четыре комнаты или, скорее, две комнаты и две кладовки.

Снаружи оно окрашено желтым, а изнутри выбелено – и стоит на самом солнцепеке. Я снял его за 15 франков в месяц. Теперь я хотел бы обставить одну комнату на первом этаже, чтобы спать там. Здесь расположатся мастерская и хранилище на все время моего предприятия здесь, на юге, и тогда я буду свободен от мелких перебранок с владельцами гостиниц, разорительных и угнетающих меня. Бернар как раз пишет мне, что тоже получил в свое распоряжение целый дом, но только задаром. Вот это удача! Я непременно сделаю с него рисунок для тебя, он будет лучше первого наброска. Теперь осмелюсь тебе сказать, что намерен предложить Бернару и другим прислать мне холсты, чтобы выставить их здесь, если представится случай – а он, конечно, представится в Марселе. Надеюсь, на этот раз я попал в точку: ты меня понимаешь, желтое снаружи, белое внутри, прямо на солнцепеке – наконец-то я вижу свои холсты в светлом интерьере, – пол из красных кирпичей. А снаружи – сад на площади, который ты увидишь на двух рисунках.

Смею заверить тебя, что рисунки будут становиться все лучше.

Пришло письмо от Расселла, который приобрел одного Гийомена и двух или трех Бернаров. Я невероятно доволен; он пишет также, что обменяется этюдами со мной. Я не боялся бы ничего, если б не это проклятое здоровье. Но все же мне лучше, чем в Париже, и если мой желудок слишком ослаб, я подхватил эту болезнь там – вероятно, из-за того, что пил слишком много скверного вина. Вино здесь такое же скверное, но я пью его очень мало. В итоге я почти ничего не ем и не пью и очень ослаб, но кровь восстанавливается, а не портится. И снова скажу: в нынешних обстоятельствах мне нужны терпение и упорство.

Я получил тянущий холст и на днях начну новую картину на холсте 30-го размера; надеюсь, она окажется лучше других. Помнишь ли ты в «Поисках счастья»[219] – мужика, купившего столько земли, сколько он смог обойти за день? Так вот, изображая сады, я стал отчасти похож на этого человека: у меня уже есть полдюжины из дюжины, но остальные шесть не так хороши, и лучше бы я сделал всего два вместо последних шести. Так или иначе, я пришлю их на днях, около десятка.

Я купил две пары башмаков, которые обошлись в 26 фр., три рубашки, которые обошлись в 27 франков, и получается, что, несмотря на стофранковую купюру, я не очень-то богат. Но раз я собираюсь вести дела в Марселе, я должен быть прилично одет и намерен покупать только лучшее. То же самое с работой: лучше написать на одну картину меньше, чем делать посредственно.

Если тебе случится расстаться с этими господами, не думай, что я сомневаюсь в возможности вести дела, несмотря на это, но не следует попадать врасплох, и только – и если все слегка затягивается, так даже лучше.

Что до меня, если через два-три месяца я буду готов к вылазке в Марсель, то смогу вести себя более уверенно, чем прибыв туда без сил. Снова видел Макнайта, но о его работе ничего не знаю. У меня по-прежнему есть краски, у меня есть кисти, и у меня есть много всего другого. Но не стоит попусту растрачивать порох.

Если бы тебе пришлось расстаться с этими господами, думаю, я, со своей стороны, сумел бы жить так, чтобы тратить, скажем, не более 150 фр. в месяц. Сейчас я этого сделать не могу, но вот увидишь, через два месяца я устроюсь именно таким образом. Если мы будем зарабатывать больше, хорошо, но я хочу гарантировать хотя бы это.

Правда, будь у меня очень крепкий бульон, я бы немедленно пошел на поправку; просто ужас – я никогда не мог получить от этих людей того, чего спрашивал, хоть это и были очень простые вещи. Во всех маленьких ресторанчиках – одно и то же. А ведь отварить картошку совсем не трудно. Нет слов.

Ни риса, ни макарон тоже нет: или они покрыты жиром, или их не готовят, с извинениями – «будет завтра», «на плите нет места» и так далее.

Как ни глупо, но это правда, и вот почему здоровье мое в упадке.

Мне стоило больших мучений решиться, ибо я говорил себе, что в Гааге и в Нюэнене я пытался снять мастерскую и это закончилось плохо. Однако с тех пор многое изменилось, я увереннее стою на ногах – двинемся же вперед.