Настанет день - Деннис Лихэйн

Прямо перед мэром Питерсом полицейский-доброволец с лицом, перекошенным от страха, навел винтовку на толпу. Питерс знал, что должно случиться, — он увидел человека в черном котелке, словно во сне размахивавшего палкой. Питерс крикнул:

— Нет!

Но пуля вылетела. Она прошила человека в котелке насквозь и угодила в плечо стоявшего за ним; тот крутанулся на месте и упал. Человек в котелке постоял несколько секунд, потом уронил палку и рухнул наземь. Нога у него дернулась, потом изо рта вышел сгусток черной крови, и он перестал шевелиться.

В этих мгновениях для Эндрю Питерса будто сосредоточилось все нынешнее ужасное лето. Все мечты о мире, о взаимовыгодном решении, все неустанные труды, добрая воля и твердая вера, все надежды…

Мэр великого города Бостона опустил голову и зарыдал.

Томас надеялся, что он, Краули и их отряд сумели образумить взбунтовавшийся народ, но судьба распорядилась иначе. Да, этой ночью они остудили горячие головы. Два старых боевых коня да тридцать два щенка. Тридцать четыре против тысяч! Добравшись наконец домой, Томас еще несколько часов не мог уснуть.

Но теперь толпа снова взялась за свое. И людей стало вдвое больше. И в отличие от прошедшей ночи они были хорошо организованы. Среди них сновали большевики и анархисты, раздавая оружие. Всевозможные уголовники, в том числе из других штатов, сбивались в шайки и взламывали сейфы по всему Бродвею. Да, волнения, но теперь уже не стихийные.

Томасу позвонил лично мэр, попросив воздержаться от всяких действий до прибытия Гвардии штата. Когда же Томас спросил, в какое время ожидается подкрепление, мэр сообщил, что возникли непредвиденные затруднения на Сколли-сквер, но войска вот-вот прибудут.

Вот-вот.

На Вест-Бродвее царил хаос. Граждане, которых Томас поклялся защищать, в эти самые минуты подвергаются насилию, а единственные возможные спасители прибудут… вот-вот.

Томас попросил телефонистку соединиться с его домом. Подошел Коннор.

— Все тихо? — спросил Томас.

— Здесь? — уточнил Коннор. — Вполне. А как там на улицах?

— Скверно, — ответил Томас. — Не выходи.

— Тебе не нужна еще одна пара рук? Я готов помочь, папа.

Томас на секунду прикрыл глаза. Хотел бы он любить сына посильнее.

— Еще одна пара рук сейчас ничего не изменит, Кон.

— Сукин сын Дэнни.

— Кон, сколько раз напоминать тебе, что я не терплю брани? Ты такой непонятливый, сынок?

— Извини, папа. Извини. — Провода донесли тяжелое дыхание Коннора. — Я просто… Дэнни же — причина всего этого. Весь город рвется на части из-за…

— Дэнни виноват не во всем. Один человек мало что значит.

— Это так, но предполагалось, что он член нашей семьи.

Слово «предполагалось» больно ударило Томаса. Неужели ему не дано больше гордиться своим сыном? Неужели его завела в тупик та дорога, что началась, когда он взял на руки своего первенца, едва появившегося из материнской утробы, и размечтался о его будущем? Неужели это расплата за слепую и безмерную любовь?

— Он член нашей семьи, — ответил Томас. — Он для нас родная кровь, Кон.

— Для тебя — может быть.

О господи. Вот она, цена. Цена любви. Цена семьи.

— Где мать? — спросил Томас.

— В постели.

Неудивительно. Страус моментально находит ближайшую кучу песка.

— А где Джо?

— Тоже в постели.

— Сейчас всего девять часов.

— Да он весь день ходил больной.

— Чем он заболел?

— Понятия не имею. Может, простудился.

Томас покачал головой. Джо как Эйден, его ничем не проймешь. Он скорее глаза себе выколет, чем уляжется спать в такой вечер.

— Ступай проверь, как он там.

— Что?

— Кон, иди посмотри, как он.

— Ладно, ладно.

Коннор положил трубку рядом с телефоном, и Томас услышал его шаги по коридору, скрип двери: видимо, заглянул к Джо. Тишина. Потом снова шаги Коннора, на сей раз быстрее. Томас заговорил, как только сын взял трубку:

— Его нет, верно?

— Господи, папа.

— Когда ты в последний раз его видел?

— Примерно час назад. Слушай, он ведь не мог…

— Отыщи его, — произнес Томас и сам удивился своему голосу: не бешеный крик, а холодный свистящий шепот. — Ты меня понял? Тебе все ясно?

— Да, сэр.

— Найди своего брата, — приказал Томас. — И немедленно.

В июне, когда Джо первый раз сбежал из дома, он столкнулся с Тини Уоткинсом. Тот когда-то с ним учился в школе, а потом бросил учебу, чтобы начать зарабатывать, помогать матери и сестрам. Тини работал разносчиком газет, и Джо, в те три дня, которые провел на улице, тоже стал мечтать об этом. Газетчики бегали стайками в зависимости от того, кто на чью газету работал. Часто дрались стенка на стенку. Если Тини не врал, обычным делом были и кражи, которые им поручали настоящие воры, потому что разносчики, обычно маленькие, пролезали в такие окошки, в которые не мог протиснуться взрослый.

Бегая с разносчиками, Джо увидел совсем другой мир, более яркий. Он познакомился с Газетным рядом в нижней части Вашингтон-стрит, со всеми его барами, с этими вечными спорами — кто кого перекричит. Со своей новой компанией он носился по Сколли-сквер и Вест-Бродвею, представляя себе тот день, когда он пересечет эти невидимые границы и станет частью здешнего ночного мира.

Но на третий день Тини вручил Джо канистру бензина и коробок спичек и попросил его поджечь газетный киоск «Трэвелера» на Дувр-стрит. А когда Джо отказался, Тини просто отколошматил Джо на глазах у других мальчишек, которые его подначивали. Злости в Тини не было, но всякий раз, когда Джо заглядывал ему в глаза, он ясно видел: тот может забить его насмерть, если захочет. И Джо сообразил, что мальчишки-разносчики держат пари, убьет или не убьет. Самому же Тини, казалось, исход был безразличен.

Лишь через несколько месяцев Джо сумел отделаться от ужаса перед этим ледяным равнодушием. Сами побои по сравнению с ним казались пустяком. Но теперь, когда город ходил ходуном, все мучения и все уроки того дня стерлись у Джо из памяти и его охватило страстное желание окунуться в ночную жизнь и, возможно, принять в ней участие.

Выбравшись из дома, он пробежал два квартала дворами и пошел на шум. Вест-Бродвей гремел сильнее обычного. Вест-Бродвей — это где бары, где бесконечные притоны, где азартные игры, где на углах парни режутся в скорлупку и свистят женщинам, что стоят в окнах, освещенных ярко-оранжевым или горчичным светом. Стоит перейти Ист-Бродвей и спуститься с холма — и на углу Вест-Бродвея и Дорчестер-стрит ты попадешь в совершенно другую часть Южного Бостона. Она совсем не такая тихая и респектабельная, как та, где жил Джо. Прямо по Вест-Бродвею до моста, прямо по Дорчестер-стрит до Эндрю-сквер. Здесь все бурлит, здесь слышится ругань и гогот, здесь горланят песни. Ни у кого здесь нет машины, не говоря уж о личном шофере, как у отца. Ни у кого нет собственного дома или тем паче двора. Приличные бостонцы развлекаются на Сколли-сквер, но у бостонских южан для этого есть Вест-Бродвей. Не такой помпезный, не так залитый огнями, но не менее запруженный ворами, матросами и жаждущими принять на грудь.