1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Опасались буквально всего. Летом 1940 г. в течение 15 дней был в командировке «на Бессарабском направлении» широко известный тогда военный историк генерал-майор В.А. Меликов. В своей докладной записке на имя заместителя наркома армейского комиссара 1-го ранга Е.А. Щаденко он делится своими наблюдениями о настроениях высшего и старшего комсостава: «Нет твердой уверенности за свое положение и за то место, на которое он поставлен. «Все равно переведут на другую работу», так думают очень многие, отсюда малая заинтересованность, что крайне вредно для дела»117.

Под воздействием сложившейся в обществе и в армии атмосферы все более укоренялся страх многих командиров за принятие самостоятельного решения. Без умения и смелости командира действовать в соответствии с реально сложившейся обстановкой успех вообще невозможен. А в Красной армии накануне большой войны всякую самостоятельность командиров подрывали в корне не только существовавший до августа 1940 г. институт военных комиссаров, но и своеобразная самоцензура. Поступишь по-своему, не как велят сверху, да вдруг получится что-нибудь не так. Последствия могли быть смертельными для инициатора. Историки до сих пор удивляются: как это в середине XX века вермахту удалось осуществить внезапность нападения? Причин здесь много, но одна из существенных та, что по велению партийно-государственной системы и по собственным выводам из трагедии начсостава РККА в 1937–1938 гг. подавляющее большинство командиров Красной армии действовало, увы, по принципу, четко изложенному еще Владимиром Маяковским:

Что заглядывать далече?

Циркуляр – сиди и жди.

Нам, мол, с вами думать неча,

Коли думают вожди.

Основательно отбили у командиров и всякую охоту адекватно оценивать и хоть сколь-либо критически рассматривать даже самые несоответствующие реальной обстановке распоряжения, если только они исходят «сверху». Конечно, и в эти последние предвоенные годы нет-нет да и появлялись командиры не стандартные, пытавшиеся мыслить самостоятельно, по-своему. Но их быстро приводили «к общему знаменателю». Влияние царящей вокруг среды вообще огромно. Питирим Сорокин еще в 1923 г. заметил по этому поводу: «Прирожденный Ньютон, родившийся и выросший в среде готтентотов, будет выдающимся готтентотом, но не будет мировым Ньютоном»118.

В многообразном процессе заметного снижения уровня политико-морального состояния начсостава РККА особенно губительным было резкое падение его служебного и прежде всего политического авторитета.

После ознакомления личного состава с приказами НКО №№ 072 и 96 1937 г. о расстреле участников «военно-фашистского заговора» во главе с Тухачевским резко возросло недоверие красноармейской массы к комначсоставу вообще, к бывшим офицерам в особенности. Красноармеец 85-го артполка Васильев, например, заявил: «По-моему, всех бывших офицеров в армии надо заменить. Они политически неустойчивые элементы, и фашисты всегда будут вести работу с расчетом их подкупить». Аналогичным образом рассуждали и некоторые политработники. Например, военком подлодки Кондаков (КБФ): «Надо просмотреть всех старших офицеров и вообще бывших, которые сейчас служат во флоте и работают нечестно, хотя и имеют ордена. Ведь как волка ни корми, он все в лес смотрит».

С другой стороны, в связи с тем, что покончивший 31 мая 1937 г. самоубийством начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга Я.Б. Гамарник был посмертно объявлен врагом народа, среди части начсостава оживились и стали нарастать явно негативные настроения по отношению к политсоставу в целом. «Поскольку Гамарник возглавлял все в армии, – говорил старший лейтенант Сосулин (Каспийская флотилия), – надо взять под сомнение и директивы ПУРККА». А лейтенант Копьев прямо призывал: «Надо меньше верить политсоставу и больше слушать строевых командиров». Такая позиция командиров не могла не влиять и на красноармейцев и краснофлотцев, и те делали свои выводы. Беспартийный красноармеец Беляев (9-й артполк, ЗакВО) заявил: «Больше политзанятий я проходить не буду, – все, что на них говорят – неправда»119.

Информация об этих тревожных явлениях доходила и до высшего партийного руководства. На Всеармейском совещании политсостава в августе 1937 г. Сталин вдруг перебил выступавшего оратора – члена Военного совета СКВО корпусного комиссара А.П. Прокофьева. Начался диалог:

«Сталин: А как красноармейцы относятся к тому, что были командные (кадры. – О. С.), им доверяли, и вдруг их хлопнули, арестовали? Как они к этому относятся?

Прокофьев: Я докладывал, тов. Сталин, что в первый период у ряда красноармейцев были такие сомнения, причем они высказывали соображения, что такие люди, как Гамарник и Якир, которым партия доверяла на протяжении ряда лет большие посты, оказались предателями народа, предателями партии.

Сталин: Ну да, партия тут прозевала.

Прокофьев: Да, партия, мол, прозевала.

Сталин: Имеются ли тут факты потери авторитета партии, авторитета военного руководства? Скажет так: черт вас разберет, вы сегодня даете такого-то, потом арестовываете его. Бог вас разберет, кому верить?

Голос с места: Такие разговоры действительно были. И записки такие подавали»120.

Такая явно колеблющаяся позиция «вождя» несколько удивила некоторых участников совещания, приученных к постоянным рапортам о победах. Один из очередных ораторов заявил: «Товарищ Сталин здесь ставил вопрос относительно того, не подорван ли авторитет партии, авторитет армии. Я должен сказать, что нет». Сталин бросил реплику: «Немного подорван»121.

Начальник политуправления Тихоокеанского флота дивизионный комиссар Я.В. Волков счел необходимым снова вернуться к этой проблеме: «…И у нас были такие же разговоры, которые характерны для некоторых округов, о том, что теперь верить некому. Можно верить Сталину, Кагановичу, Ворошилову и Калинину. И недоверие к командному составу было»122. И тут Сталин решил уточнить свою позицию: «Это неплохо, пускай подтягиваются, доверие завоевывают»123.

Как же любили верховные партруководители из нужды делать добродетель! Ведь сами-то они прекрасно видели плоды действий рук своих. Ведь еще в июне 1937 г. когда только «вскрыли военный заговор», Ворошилов в заметках для себя записал: «Авторитет армии в стране поколеблен… Подорван авторитет начсостава… Это означает, что методы нашей работы, вся система управления армией, работа моя, как наркома, потерпели сокрушительный крах»124.

То, что понял нарком, но молчал об этом (это осталось в его блокноте), понимали и красноармейцы. Но, в отличие от наркома, они говорили об этом вслух.

Заместитель политрука Шарандин заявил 20 сентября 1938 г.: «Зачем нам знать состав Президиума Верховного Совета, когда там половина врагов народа». Ему буквально вторит красноармеец Белорусцев (7-я особая мотобронебригада): «Теперь, если заметишь или распознаешь врага, то заявить об этом некому, потому что чем выше начальник, тем скорее он является врагом народа. Возможно, Сталин и еще кто-нибудь не являются врагами народа, а вот вся головка армии: Тухачевский, Гамарник, Якир и другие остались врагами. Спрашивается, кому же верить и кому станешь докладывать. В органах НКВД был Ягода, тоже враг народа». Красноармеец С.Н. Францишко систематически выступал с обвинением газеты «Правда» во лжи. На возражения, что это же орган ЦК ВКП(б), он отвечал: «А откуда я знаю, может быть, и там вредители сидят». А на сообщения средств массовой информации об аресте врагов народа тот же неугомонный красноармеец реагировал буквально пророческими словами: «Еще не известно, кто вредитель, или тот, кого забирают, или тот, кто выявляет и арестовывает»125. Но поскольку, как известно, «несть пророка в своем отечестве», на этого «не по чину» самостоятельно мыслящего красноармейца особистами была запрошена санкция на арест126.