Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

непроницаемым взглядом, как некто, кто слышит слова, но не понимает их значения. Затем вновь закрыла глаза. Это было все, что граф от нее получил на свое предложение.

Между тем я вновь подумал о том, что для Каролины было бы, наверное, лучше, если бы мы отвезли ее в монастырь Д*, к моей Аделаиде. Несомненно, старая дружба помогла бы ей ожить, обе женщины смогли бы взаимно поделиться своими переживаниями и понять и поддержать друг друга лучше, чем мы со всей нашей заботливостью и деликатностью. Сладостные воспоминания о прошлом, о счастливо проведенном вместе времени должны были с легкостью вызвать к жизни их замершие чувства.

Однако я не был вполне осведомлен о настроениях Аделаиды, во всяком случае, я не мог судить о них только по ее, пусть даже полным нежности ко мне, письмам. Я опасался, не подвергнем ли мы графиню, под предлогом ее излечения, еще большей опасности. И если бы даже маркиза была уже полностью исцелена, не привела ли бы встреча с пылающей страстью подругой к противоположному исходу? На что только не способны две такие женщины, в пылу своего темперамента ища выхода неудовлетворенным страстям! Да они могут устроить пожар на весь свет.

Кроме того, я беспокоился, не повергнет ли графиню в ревность возродившаяся ко мне склонность Аделаиды. Тогда все было бы потеряно. Они бы тогда попросту уничтожили друг друга. И все же я надеялся как на то, что ослабевшая душа маркизы, которая заключает в себе столь многое, устоит против искушений, так и на прояснение сознания Каролины. Встреча должна была произвести на нее сильное впечатление, в этом я был уверен.

Я договорился с графом, что съезжу ненадолго в Д*, где намеревался все разузнать о душевном состоянии маркизы, что должно было способствовать принятию какого-либо решения. Вскоре я отправился в путь. Я остановился в одной деревне в миле от монастыря и от собственного имени написал маркизе письмо, где предварительно сообщил ей о возможном посещении монастыря графиней фон С**; после чего разрисовал себе щеки, рот и брови, наложил большой пластырь на правый глаз, надел крестьянское платье и отправился как посланец, хромая, по дороге к Д*.

Когда я туда добрался, монахини еще не вернулись из церкви, и у меня было предостаточно времени, чтобы обстоятельно побеседовать с привратницей.

— Здесь находится монастырь Д*, барышня? — спросил я простодушно, устремив глаза на надпись, означенную на пакете.

— А где же ему еще быть, господин простак? — удостоила она меня вежливым ответом. — Но что вам там надо? Какое у вас там дело? Для кого это письмо?

При этом она торопливо и с необыкновенным любопытством чуть было не выхватила письмо из моих рук, но я отступил на несколько шагов назад.

— Живет ли в этом монастыре некая маркиза фон Г**, дай Господь ей здоровья и много лет жизни! — прочел я, запинаясь, имя маркизы.

— Ах, бедная маркиза! Так письмо предназначено ей? Сейчас сбегаю и сообщу ей добрую весть. Оно, наверное, от ее супруга! Вы бы видели, с какой жадностью набрасывается несчастная на его письма!

Привратница хотела было уже захлопнуть дверь у меня перед носом и бежать торопливо прочь, но я воскликнул:

— Еще одно слово, добрая девушка! Всего одно слово! Если можно!

Она обернулась и спросила:

— Ну что еще? Не задерживайте меня. Я спешу.

— Кто, собственно говоря, эта маркиза фон Г**? — спросил я.

Я сомневался, что она пожелает мне что-либо рассказать, однако девица оказалась столь красноречива, что, почти впав в самозабвенье, излила все свои долго сдерживаемые мысли в стремительном потоке.

— Что?! — воскликнула она визгливо. — Вы так наглы и любопытны, что дерзаете меня расспрашивать о таких вещах? Маркиза фон Г**, да будет вам известно, столь великая дама, что я никогда не буду достойна даже произнести ее имя.

— Ну-ну, милая девушка, — продолжал я льстиво, — я видел короля Франции, и прекрасную, величественную королеву, и милого дофина, и любезнейшую принцессу, которую я непременно расцеловал бы, такие у нее были красивые глаза.

При этом я сделал рукой такое движение, которое могло бы самым красноречивым и недвусмысленным образом подтвердить это желание.

Монахиня при такой ужасной откровенности залилась краской, но тем не менее не упустила возможности несколько раз ухмыльнуться.

— Что за отвратительный человек! Но вернемся к маркизе. Не из-за высокого ранга я назвала ее великой дамой, но из-за ее тихого нрава, кротости, приветливости и добродетели.

— Добродетели? — повторил я машинально.

— С самого своего прибытия сюда не делала она ничего, только плакала. Своей скорбью она повергала всех в изумление. Мы едва могли добиться от нее хоть слова. «Что с вами, милая маркиза? Что случилось?» — спрашивали все у нее, поскольку в монастыре не было ни одной, которая не желала бы это знать.

— Охотно верю, — заметил я, смеясь. Но, к счастью, сообразил вовремя, что для честного крестьянина я слишком остроумен, и ловко добавил: — Я бы и сам хотел это знать.

— Никто не может знать это наверняка. Но предполагают многое.

— Что же именно?

Казалось, она не могла совладать с болтливостью.

— Говорят, маркиз весьма своенравен и каких только семейных сцен не навидалась бедняжка ранее.

«О Боже, — подумал я, — кто-то, должно быть, выдал нас». Но кто, кроме меня и Аделаиды, мог знать истинную причину ее пребывания здесь?

— Наверное, маркиз ревновал? — спросил я смущенно. — Если она красива, это было бы естественно.

— Нет, не может быть, чтобы маркиза дала повод к ревности. Она — воплощенный ангел доброты и невинности. К ней часто приходили посетители, желая ее видеть и поговорить. Но она не велела принимать никого из чужих. Нет-нет, я скорее поверю, что виноват сумасбродный маркиз.

Я опять перевел дыхание. Если только честь моей бедной жены была сохранена, мне не было дела до того, что болтали обо мне.

— Тогда вы совершенно правы, милая девушка, — воскликнул я, — что считаете маркиза сумасбродом. Он уже проделывал тысячи выходок, и кто знает, на что еще способен.

— Значит, вы его знаете?

— А кто же его не знает? По слухам, разумеется, барышня привратница. Вся округа только об этом и говорит.

— О, расскажите мне немного.

Я боролся с сильнейшим искушением понарассказывать ей всяческих небылиц. Но, опасаясь выдать себя и сгорая от нетерпения вновь