Обыкновенные девчонки (сборник) - Елена Ильина

нам

без старости.

Год от года

расти

нашей бодрости.

Славьте,

молот

и стих,

землю молодости!

Гуля кончила.

— Вот это аплодисменты! — сказала ей Мирра, встречая ее за кулисами. — Ты только послушай, как тебе хлопают.

— Это не мне, это Маяковскому, — сказала Гуля. — А вот когда хлопали тебе, так уж это было тебе!

— А может быть, Мендельсону?

— Ну, и Мендельсону отчасти! — засмеялась Гуля.

И обе они с легкой душой побежали в зал смотреть, как другие участники концерта будут переживать тревоги, которые только что пережили они сами.

Снова лето, щедрое, гостеприимное, ласковое. Гуля уже сдала последние экзамены, и выпускники в складчину отпраздновали окончание школы.

Теперь для всех вчерашних школьников всерьез, вплотную встал вопрос: кем быть?

Гуля привыкла во всем советоваться с Миррой. И, не дожидаясь возвращения ее с дачи, Гуля сама поехала к ней, чтобы подумать вместе и потолковать.

В сосновом лесу пахло нагретой за день смолистой хвоей. Гуля приехала с шестичасовым поездом. Уже низкое солнце широкими полосами ложилось на устланную иглами землю и красноватые стволы сосен.

Мирра увидела Гулю из окна кухни, где шли приготовления к ужину. С радостным криком: «Гулька приехала!» — она высунулась из окна, размахивая кухонным ножом.

— Ты, кажется, хочешь меня зарезать? — сказала Гуля, смеясь.

Она вбежала в кухню и сразу приняла участие в стряпне.

— Дай мне передник, Миррка, — сказала она.

И, засучив рукава, надев передник, Гуля взялась за работу — начистила целую миску картошки, а потом принялась крошить на доске свеклу и морковку.

Миррина мать ласково поглядывала на Гулю, любуясь веселой домовитостью, с которой та хозяйничала у них на кухне.

— Твоя Гуля — прелесть, — сказала она дочери, когда Гуля, схватив ведро, побежала за водой.

— А что я тебе говорила? — с гордостью ответила Мирра.

— Куда же мы положим нашу гостью? — спросила мать Мирры, когда Гуля вернулась.

— Обо мне не беспокойтесь, — сказала она. — Я уже выбрала себе место: у вас тут есть замечательный чердачок.

— Но там же не на чем спать.

— Мы с Миррой сена притащим. Встанем чуть свет — и купаться. Да, Миррочка? Что человеку еще нужно?

Мирра согласилась с Гулей, что больше человеку ничего не нужно.

Ночью на чердаке, на охапках свежего сена, от которого пахло полынью и мятой, девушки вели большой и серьезный разговор.

— Знаешь, что мне пришло в голову? — говорила Гуля. — Я хочу поступить в Гидромелиоративный институт. Кончу его — и куда-нибудь в пустыню: прокладывать каналы, бороться с песками…

— В пустыню?! Вот еще нашлась пустынница! Да ведь ты без людей жить не можешь. Нет, это тебе совсем не подходит.

— Подходит! — упрямо сказала Гуля. — О пустынях неправильно думают, Мирра. Мне рассказывал хлопец один, который недавно вернулся из экспедиции, что там идет удивительная работа. Он очень уговаривает меня идти в этот институт.

— Ну и пусть уговаривает! Не слушай его. Пустыня — это такая мертвечина. И потом, ты так любишь воду, плаванье, греблю, а в пустыне только и воды, что в какой-нибудь походной бутылке или манерке!

— В том-то и дело, что пустыне надо дать воду, — перебила ее Гуля. — И тогда она вся зазеленеет, превратится в сад. И это может сделаться на твоих глазах, под твоими руками. Нет, я хочу в пустыню!

— А театр, кино? Я всегда думала, что ты поступишь в театральную школу. А тут вдруг — нате, какой-то гидро… мидро… даже выговорить невозможно.

— Я и сама сначала хотела идти в театральную школу. Но знаешь, если бы я была настоящая, прирожденная артистка, я бы и думать не могла ни о чем другом, кроме сцены. А у меня тысяча желаний. И больше всего мне хочется участвовать в каком-то трудном, серьезном деле, хочется бороться, встречаться с разными людьми, ездить и ходить по нашей стране.

— Ты, Гуля, ужасно любишь жизнь. Вот в чем дело!

— Да, правда, люблю. Мне бы, кажется, три жизни дали — и все бы мало было: четвертую подавай. А уж если всего одна в запасе, так неизвестно, с чего и начинать… И того хочу, и другого — и всего по полной тарелке!

— Жадина, — сказала Мирра.

— Ага!

Гуля негромко засмеялась в темноте.

— Верно, Миррочка, верно, голубушка, я жадная. Но ты не думай, я и щедрая. Мне много нужно — и ничего не жалко. Мне кажется, ради какого-нибудь большого дела я бы и жизнь отдала. И даже не призадумалась бы. Ты мне веришь? Я не хвастаюсь.

— Верю, — вполголоса сказала Мирра. — Я это в тебе и люблю. Только мне всегда за тебя как-то страшно.

— Ну, что там!

Гуля нашла в темноте руку Мирры с тонкими, хрупкими и в то же время сильными пальцами и погладила ее.

— Не бойся, Миррушка. Все будет чудно. У нас впереди замечательная жизнь. Недаром мы родились в такое время и в такой стране.

В маленькое чердачное окошко заглянула луна и точно снегом покрыла рыхлые и пушистые охапки сена.

Девушки невольно подняли головы.

— Как хорошо! — сказали они разом.

Обе засмеялись этому совпадению мыслей и слов.

— Пойдем побродим, — сказала Гуля.

— А я только что хотела тебе это предложить!

Они ощупью разыскали в сене свои туфли и, надев их на босу ногу, осторожно спустились с чердака в сад.

Темное небо было битком набито звездами, а луна как будто сидела на верхушке черного тополя.

Мирра долго смотрела вверх, приставив к глазам очки и закинув назад голову.

— Видишь, — сказала она, — это Кассиопея, такое созвездие… Если бы не музыка, я бы непременно стала астрономом. Но мне выбирать не приходится, у меня одна дорога.

— Это тоже счастье! — сказала Гуля.

Мирра кивнула головой.

Невольно притихшие, вслушиваясь в звон каких-то ночных насекомых, они пошли по дорожке, перерезанной лунными полосами и черными тенями деревьев.

— Мирра! — вдруг негромко сказала Гуля. — Ты слышишь меня?

Мирра вздрогнула и повернула к ней побледневшее от луны лицо.

— Что, Гуленька?

— Не знаю, как и сказать тебе… — начала Гуля, нахмурившись. — Это очень, очень серьезно.

Она перевела дыхание и сломала ветку, которую держала в руках.