Среди пуль - Александр Проханов

Каретный вдохновенно размахивал рукой, расплескивал стакан с виски, словно дирижировал. Его слух ловил звуки валторн и скрипок. Белосельцев улыбался, кивал ему в такт. Чувствовал, как накаляется в его голове крохотная точка. И эта точка была его смертью.

– Третий этап этой военно-психологической операции – «Прорыв». Внутри кольца – страх, ожидание, истерическое нетерпение вождей! По другую сторону кольца – избитые агрессивные толпы, ненависть, желание возмездия, слепая звериная ярость. Две эти плазмы сдерживаются тонкой мембраной солдат, редким изможденным оцеплением. Если его вдруг убрать, плазма схлестнется и грянет взрыв. Слепой, разрушительный! Толпа почувствует себя победительницей! Это не будет торжество и упоение победой! Это будет погром! Толпа станет разрывать своих врагов, разбивать им головы кирпичами, вешать на фонарях, топить в реке! Куда, на какой объект будет направлена ярость толпы? На Кремль? Едва ли! Кремль – образ святой Москвы, там соборы, гробницы царей, Ленин в мавзолее. Может быть, на ювелирные магазины, на витрины с колбасой? Опять же нет. Толпа состоит не из разбойников, ею движет классовая ненависть, идеалы, потребность обличать и карать. Так куда, я вас спрашиваю, будет направлена праведная ярость?

Каретный встал и включил телевизор. На экране, на фоне Дома Советов, маршировали баркашовцы, крепкие, ладные, в камуфляже, с эмблемами на рукавах. Выбрасывали вперед мускулистые руки, выкликали: «Слава России!» Их смонтировали с факельным шествием у Бранденбургских ворот, с истошными криками «Хайль!», с Гитлером, с пожаром русской деревни, с расстрелами партизан. Плачущая русская крестьянка умоляюще смотрела с экрана, и ее слезы комментировал сочный картавый голос, возвещавший о том, что в Белом доме засели фашисты, они вынашивают план сожжения Москвы. – Вот главный враг! – Каретный выключил телевизор, довольный своим прямым попаданием. – Останкино! Они пойдут на Останкино! Ничто не будет в состоянии их удержать! Там они устроят погром! По камушкам, по кирпичикам разберут ненавистную башню! Разобьют о мостовую головы ненавистных дикторов! Обольют бензином ненавистных редакторов! Когда на глазах всего мира совершится этот акт вандализма, когда свирепое стадо уничтожит достижение цивилизации и прогресса, вот тогда мы штурмом возьмем их логово! Шаг за шагом будем подыматься по лестнице, убивая на своем пути ублюдков-депутатов, параноиков-генералов, шизофреников-вождей! Мы будем их убивать, чтобы кровь стекала по ступеням Белого дома на набережную, а с нее в реку, и чтоб в Оке и Волге вылавливали трупы этих ублюдков! Мы устроим здесь такое побоище, такой пожар, чтобы он был виден на всю Европу и Азию, и весь следующий век нам бы никто не мешал работать!..

Каретный изменился в лице. Лицо стало белым и неживым, как гипс. Губы вывернулись. Уродливо обнажились желтые длинные клыки. В углах рта выступила желтая горчичная пена. На горле набухла жила, она неровно пульсировала, и казалось, она вот-вот лопнет и из нее хлынет не кровь, а иная, желтая жидкость, составленная из ядовитых химикатов.

– Зачем винтовка? – Белосельцев жадно подбирал разбрасываемые Каретным соринки, комья, ворохи информации. Прятал их, не подвергая осмыслению, оставляя осмысление на потом, желая в полной мере воспользоваться этим приступом безумия. – Винтовка зачем?

Каретный мутно на него посмотрел. Нетвердо ступая, подошел к футляру. Вынул из него трубку оптического прицела.

– Пойдем!..

Втроем они вышли в прихожую. Каретный откинул портьеру. За ней к потолку вела деревянная лестница. Они поднялись по ней и сквозь потолочный люк вылезли на чердак. Было холодно, сухо, пахло тленом и ржавчиной. Сквозь слуховое окно падал свет. Каретный распахнул окно. Воздух, звук, свет ударили в лицо Белосельцеву. Близко, под углом, возвышался, мерцал холодными окнами Дом Советов. Ярко блестела река. Затуманенной горой возвышалась гостиница «Украина». Через мост в обе стороны переливалась слюдяная жижа машин. Бубнило, рокотало, отражалось эхо от мегафонов.

– Мимо пойдут войска… – Каретный прижал к глазу темную трубку прицела. – Не все из них охотно пойдут на штурм… Чтобы повысить их боеспособность, мы станем по ним стрелять… Их потери будут списаны на снайперов Белого дома… Когда войска увидят своих убитых товарищей, они не задумываясь пойдут штурмовать… Штурм будет предельно жестоким…

– Будем пасти их отсюда жезлом железным, – усмехнулся Марк. – Кажется, так в Библии говорится о неразумном стаде и добром пастыре!

– Снайперы будут сидеть на крышах по пути следования войск, – Каретный пришел в себя. Его лицо, минуту назад казавшееся уродливым и раздавленным, словно на него упал булыжник, снова собралось в прежний объем, обретало прежние очертания. – Когда выстрелы будут произведены, снайперы покинут огневые точки и по чужим паспортам вылетят в Швейцарию… Полюбуйся!..

Он передал Белосельцеву прицел. Сквозь голубоватую оптику, волосяное перекрестье Белосельцев увидел белую облицовку Дома Советов, шелковые волнистые шторы окон, размытые лица обитателей кабинетов. На земле отчетливо различалась рельефная брусчатка, разбросанные клочья бумаг. Горбатый мостик с чугунными фонарями, баррикада, доски, ящики с наклейками, цветные флаги. Вдоль баррикады в длинной шинели, в папахе, придерживая шашку, шел казак Мороз. Белосельцев видел в прицеле его золотистую бороду, лихие усы, поглядывающие из-под папахи глаза.

Он вернул Каретному прицел. Запомнил расположение слухового окна на крыше – рядом с телевизионной антенной, растяжка от которой проходила рядом с окном.

Вернулись в квартиру. Каретный был вял, угрюм. Больше не пил. Казалось, происшедшая с ним минутная истерика, его страшное преображение забрали у него все силы.

– Ты свободен, – сказал он Белосельцеву. – Помни про чемоданчик Руцкого. На днях повидаемся…

Он вышел из арки, и первым его побуждением было вернуться назад, в Дом Советов, сквозь ряды оцепления, предъявив свою красную книжицу. Если его не пропустят, то – к Новодевичьему монастырю, к его золотым куполам, где в земле таится ребристый чугунный люк, и – под землю, вдоль зловонной клоаки, сквозь жестяной грохочущий желоб и подземный сквозняк, в подвалы Дома Советов, в штаб обороны, к Красному Генералу, поведать ему о планах противника.

Однако, если верить Каретному, сегодня начнется операция «Музыка», ОМОН изобьет народ. И если это случится, то и вся череда событий, о которых проболтался Каретный, тоже случится. Тогда, убедившись в достоверности плана, он вернется в Дом Советов и раскроет враждебный замысел.

К тому же ему предстоял контакт с офицером «Альфы». Белосельцев, оглядываясь, не следят ли за ним, смешался с толпой. Вышел на Новый Арбат. Стал продвигаться среди торопливого московского люда. Он останавливался у витрин, разглядывая ожерелья, бальные платья, иностранные магнитофоны и телевизоры. Всматривался в отражения, не стоит ли за его спиной соглядатай. Нашел телефон-автомат, набрал заветный номер.

Женский голос сказал:

– Алло!..

– Будьте любезны Антона…

– Сегодня его еще не было. Позвоните позднее…