Тайный год - Михаил Гиголашвили

Петра Выпова, Никиту

Мелницкого, Большого

Люшина, Володимера

Нарбекова, Пимина, Василя

Курцовых, Тихона инока,

Алексия Быкова повара,

Дмитрея Исарова Малышева,

Соуета часовика, Излача

Кайсарова подключника,

Постника Скулина Алексиева

человека Басманова, Васку

толмача, Стефана Курцова,

Григорья Трусова, Дмитрея

Булгакова, Василья истопника,

Боурка Станчакова скомороха,

Третяка человека Вяземского,

Беляя Нахабова с племянником,

Первого Григорьева орлянина.

27 июля 7078 года:

Саву Ездока, Иона Дивина,

Иона Куличника, Немятой

Пивова, Никифора Семёнова,

Иона Гаму Люшина, Неустроя

Маслова, Илью Окаракова,

Богдана Дивина.

Казнь семей опальных

новгородцев:

Афимья княже Андрееву жену

Тулупова, Анну, дочь его;

Афимью Румянцеву с сыном

Алексием и 3 дочерь: Прасковю,

Анну, Орину; Агафю Савину;

Аксенью, жену Полушкина,

2 сына ея: Исака, Захарю,

2 дочери: Лукерью, Авдотю;

Марью Басаеву; Никифора,

Воина Потяковых; Пелегею

Дубневу, сына её Андрея;

Мамелфу Ростовцову, Орину,

Четвёртово – дети Ростовцева,

Орину Иванову, жену Басенкова

с сыном, Тихона Басенкова;

Фёдора Чудинова жену Авдотью

Тиунову, детей её: Андрея,

Михаила, Иона, Агафю; Настаса

Опалева жену Анну дочь

Щекина; Марью, Семёна

Кроткого; Настасью; Улианею

Вахнева жену; Исака; Ждану

Путятина жену, Аксенью

Елозарову; Марью Дубровину,

ея детей: Фёдора да Второво;

Михаила, Никифора Акимовых

детей; Лукояна, Акилину

Нащёкиных, дочь ея Анну,

Лоукерью Жданкову, сына ея

Андрея; Елену Остафей, детей

ея: Фому, Игнатя, дочери

Стефаниду; Огропену Ездокову

жену Мостинина; Варвару жену

Спячего, дочери ея Орину;

Дарью Кречетникову, сына её

Володимера; княгиню Анну

князь Василиева Шеховскаго;

Анну, вдову Ростовца, дети ея –

двое сынов её: Иона, Гаврилу

и девицы Анну, Окилину;

Марью Неудачину жена

Цыплетева, детей её: Авдотью,

Тита; Андрея, Григорья

Цыплетевых.

…Он один. Еле влачит ноги по сухому лугу. Лето. Трава пожухла. Небо сине-пусто вокруг слепящего солнечного кома. Вдали пригорки словно бредут куда-то. Пахнет гретой землёй и далёкими дымами. Репей. Кузнечики вспрыгивают ввысь.

Куда ж он – один, без няньки, без бабки, без мамки, без шапки – в такую жарынь прётся?.. Кем-то куда-то послан, но кем и куда?.. И что велено делать?.. Пить хочется нестерпимо…

Вдруг обочь поля, словно с неба сорвана, – церковь стоит! Но странная какая-то – стены черны, купола в пятнистый алый цвет окрашены, а громадный колокол – весь в лишаях. С земли видно, что колокол качается вовсю, но звона нет, только из церкви – громогласное чавканье, вонь, словно свиньи из корыта дерьмо жрут. Странно сие!

Врата приоткрыты. Он хочет заглянуть, воды попросить, недоумевая, кому это вздумалось его, малого ребятёнка, по жаре без баклажки и соломенной шапчонки выпускать?.. Видно, бака Ака спит, пообедьем сморена, мамка Аграфена пошла к девкам шитьё проверять, а он выскользнул, сквозь охрану просочился… Но воды нет, а пить хочется.

Только хотел в церковь войти, как кто-то с пригорка свистит:

– Эйя! Не смей! Тебе туда не можно!

– Мне всюду можно! Всё моё! – закричал в ответ, как его учили, и упрямо заглянул внутрь.

Лучше бы не делал! Увидел широкую поповскую спину, а на ней – зелёных слизней, с локоть ломоть!.. Из амвонной чаши гнилым смрадом несёт!.. На алтаре что-то несусветное варится!.. Гарь столбом!.. Прочь отсюда!..

Выскочил, а человече на пригорке изо рта пузыри пускать принялся: поднесёт дуду к губам – а золотой пузырь надувается, растёт до человечьей головы, срывается с дуды и, жёлтыми боками шевеля и выгибаясь, медленно летит к небу. И много их – целые цепи не спеша воспаряют!

Заворожённо повлёкся к весельчаку. Может, пить подаст, научит, как летучее золото выдувать?

Вблизи тот оказался миловидным отроком: угостил водой из ковша, усадил на камень. Что-то приговаривает. И лицо как будто знакомое, но кто это? Худющий, в белом балахоне, с простым деревянным крестом на суровой нитке, а лицо как будто недавно побито: в подглазьях остатки синяков, скула в коросте… Кто ж такой? Чего ему?

Юноша начал его о бытье спрашивать – мол, как тебе на свете живётся, всё ли хорошо, но вдруг всполошился и стал убеждённо ему говорить:

– А слышал я, Иванушка, что ты бежать задумал куда-то за море. Никуда не беги! Ни за что не беги – не то ждут тебя горести великие! Взвалится на тебя при Страшном суде грех бросателя державы, кою ты от Бога получил. А ты один за неё ответчик. Ты – и никто иной! Даже и думать не смей о побеге – сей грех велик! Муравей пусть бежит, крыса пусть юркает в нору, а царю пристало на престоле сиднем сидеть, квашнёй по трону растекаться…

– Куда бежать? – не понимает. Никуда и не собирался! Да и куда он, дитё малое, сбежать может – от бабки, няньки, охраны, бояр? И в мыслях нет!

А юноша упорно наставляет:

– Ни за какие коврижки не делай! Бог хотел тебя на престоле видеть. А раз Он тебя туда водрузил – так будь добр исполнять, ибо хуже хужего – с Богом тягаться. Уходом и побегом болезней не вылечить – они только молитве и покаянию поддаются. Опоясай сердце смелостью – и иди вперёд!

Слушает – и не понимает: какой уход, куда побег, что этому странному юноше надо?

А тот продолжает тянуть своё:

– Преподобный Серафим рёк: «Спаси себя – и хватит с тебя!» Так и ты поступать должен, ибо за тобой и вся держава спасётся. Иди свою жизнь до предела, а что далее на земле будет – это тебя не касаемо: ты уже будешь с неба взирать, как эти души! – И вскинул худую руку к цепочке золотых пузырей, плывущих вверх.